Кто сильней - боксёр или самбист?
Шрифт:
* * *
А теперь немного о печальном — про тюрьму и суму. В один редкий солнечный осенний день гвардии прапорщик Кантемиров стоял себе спокойно около штаба полка в компании молодых офицеров и прапорщиков, весело обсуждая последние события на танцах в ГДО. А дело было так: в День танкиста прапорщики с гвардейского танкового полка приехали в город, по дороге зашли в гаштет и устроили там с немецкими молодыми офицерами состязание на предмет употребления пива на скорость и количество. Пятеро офицеров ННА, наших братьев по оружию, отмечали день рождение своего товарища и оказались в этом гаштете весьма кстати. Трое прапорщиков ГСВГ вышли
Из штаба вышел новый особист полка, капитан (пусть будет Васин, всё-таки секретная служба) и стал с улыбкой слушать продолжение истории. Почему-то разговор сразу замялся, а офицеры и прапорщики тут же вспомнили о своих насущных делах по службе. Тимур тоже решил сходить проверить, как там его бойцы без него получают продукты и меняют бельё. И тут капитан Васин и говорит:
— Кантемиров, ты-то мне и нужен. Слышал — хорошо немецкий язык знаешь?
— Не только немецкий, товарищ капитан, — прапорщик вежливо улыбнулся особисту, — я ещё и английский начал учить. Надо же знать язык своего потенциального противника! А вот вы, товарищ капитан, сможете допросить пленного бундесверовца? Или, на языке врага в гаштетах только пиво с сарделькой заказываете?
— Ну, пойдём, — усмехнулся капитан. — В кабинете и посмотрим — кто, кого, и как допрашивать будет.
Кто такие особисты, Тимур уже хорошо знал. В кабинете уже ждал начальник особого отдела, майор Петров (так его назовём). По большому счёту этот офицер был нормальный мужик, и Тимур его даже уважал. Сам худощавый, подтянутый, среднего роста, всегда вежливо здоровался со всеми: и с офицерами, и с прапорщиками, и с солдатами. Однажды на стрельбище, на сборах штабных офицеров особист полка на спор с другим майором, начальником спортивной подготовки, подтянулся на турнике с ходу без всякой разминки тридцать семь раз. И там же в тире выбил из своего ПМа двадцать восемь очков с трёх выстрелов без всякой пристрелки пистолета. Майор уже готовился в Союз на замену.
И ещё совсем недавно на пилораме стрельбища по его заказу колотили ящики для мебели. Петров при приёмке своих сколоченных ящиков просто вежливо поинтересовался у начальника стрельбища о судьбе отходов от брёвен, распиливаемых на его пилораме. И посмотрел при этом в сторону деревни Помсен, где жил немецкий друг полигонной команды по имени Андрэ. А потом взглянул в глаза прапорщику так, что Тимур тут же понял, что его бойцам с распилкой досок для продажи немцу пришла пора завязывать. На тот момент прапорщик Кантемиров был благодарен начальнику Особого отдела полка. А капитан, принимающий у него дела, по своему внешнему виду мало походил на отличника боевой и политической подготовки наших вооружённых сил. Выглядел, как-то так, не очень. Но, тоже был особистом!
Прапорщику предложили присесть за стол, а сами уселись напротив, с двух сторон. И начались вопросы с занимательной игрой в «хорошего» особиста (майор) и «плохого» (капитан, разумеется). В силу своей молодости и малого жизненного опыта эту викторину с сотрудниками Особого отдела полка прапорщик Кантемиров проиграл вчистую! Вопросов было много, и напоминаний тоже. Спрашивали про несанкционированную ночную стрельбу с иностранными гражданскими лицами. Много было вопросов про встречи офицеров полка и дивизии с немцами, куда Тимура стали постоянно привлекать в качестве переводчика. Обычно такие вроде как бы в начале официальные встречи затем превращались в хорошие застолья с разговорами за жизнь и службу
Затем особисты вдруг вспомнили и про отца Тимура — коммуниста, и про младшего брата, служившего сержантом в штабе Уральского военного округа. Вот только военные контрразведчики не учли одного — вырос прапорщик Кантемиров в далёком уральском шахтёрском посёлке на улице Коммунистической, которая заканчивалась тупиком на конечной автостанции. Ещё из достопримечательностей посёлка были — шахта «Комсомольская» и две зоны: одна строгого режима, а вторая — не очень. И наш Тимурка с детства знал, что закладывать своих — это совсем не по-октябрятски. И даже, не по-пионерски. И совсем уж, не по-комсомольски. Западло, в общем!
Поэтому допрашиваемый говорил только о себе. А любознательным офицерам секретной службы уж очень хотелось услышать о ком-либо ещё. О ком — им было всё равно. Но, очень хотелось! Вот тут, прапорщик упёрся. Под конец долгой и утомительной для всех сторон беседы капитан вручил ему занимательную книжку — Уголовный Кодекс Российской Советской Федеративной Социалистической Республики (УК РСФСР), где ручкой подчеркнул часть 2 статьи 154 — «Спекуляция». И задушевно порекомендовал почитать на досуге. И ещё по секрету сообщил, что этого досуга у него сейчас будет: «Хоть жопой ешь!». Из кабинета начальника Особого отдела полка Тимур вышел с книжкой в руках и под конвоем. Почти сутки он просидел один в камере гарнизонной гауптвахты, рядом с комендатурой по адресу: Прошубельштрассе, дом 4 (нем. Proschubel Strasse,4).
Гарнизонная гауптвахта представляла собой отдельное четырёхэтажное здание серого цвета с небольшим двориком, огороженным по периметру высоким бетонным забором с колючей проволокой поверху. Грозой этого изолятора был начальник гауптвахты капитан Аргудаев. Эта была настоящая тюрьма. Тимур слышал от немцев, что во время фашизма в этом изоляторе сидел сам Эрнст Тельман, руководитель компартии Германии. Первый этаж гауптвахты был следственным изолятором, второй этаж был отведен офицерам и прапорщикам, а на верхних этажах находились камеры для солдат. «Лучшими номерами» этой «гостиницы» с ненавязчивым сервисом были четыре угловые камеры по углам на четвёртом этаже, куда зимой из кочегарки в подвале изолятора просто не хватало давления подать горячую воду зимой.
В начале сентября камеры гауптвахты ещё не протапливали, но ночи уже были прохладные. В одной из камер на первом этаже комендант дрезденского гарнизона хранил шкуры. Он был заядлым охотником. Запах стоял ещё тот! На кафеле пола камеры были изображены цветы, но так, что на стыке четырёх плиток они образовывали фашистскую свастику. Плитку периодически закрашивали или застилали линолеумом. Запомнился ещё постоянный перезвон колоколов ближайшей кирхи. А ещё, Тимур на всю жизнь запомнил свой испуг тогда. Думал всё — жизнь кончена! Парню было двадцать три года, режим в стране был совсем другой. Боевой запал от прошедшей беседы быстро прошёл; и он, думая о себе, своих родителях и брате, буквально проревел всю ночь. Как они перенесут такое известие? Особенно мама? На следующее утро прапорщика вывели из камеры и подняли в кабинет коменданта, где был только один майор Петров.
— Ну, как жизнь молодая? Не замёрз ночью? — весело спросил особист — А книжку капитана ещё не потерял?
И радостно засмеялся своей шутке! Тимуру было не до смеха. Дрожа от холода и неизвестности, протянул офицеру Уголовный кодекс, из которого успел выяснить, что его действия подпадают под «скупку и перепродажу товаров или иных предметов с целью наживы» и за всё — про всё ему грозит от двух до семи лет с конфискацией имущества. Начальник Особого отдела полка отсмеялся, протёр глаза и вдруг предложил: