Кто стреляет последним (не вычитано!)
Шрифт:
50
Обменявшись паролями, сошлись. Это был командир здешнего стрелкового взвода, молодой, узкий в плечах старшина. За ним темно маячил рослый солдат-автоматчик.
– - Где у вас тут бронебойщик, черный такой? Проведите, Мамедом зовут, -- сказал Игнатьев.
– - А, новый! Ступай, -- оказал старшина бойцу-автоматчику, -- покажи.
Они вылезли из траншеи и пошли бугром, спускаясь.
– - А хода к нему нет?
– - спросил Игнатьев. Боец не ответил, да и без того было яснЧ), что нет, и это был просчет: если немцы обнаружат блиндаж, уходить придется вверх по бугру, на виду.
Наконец
– - Здесь, -- сказал боец.
– - Разрешите идти?
– - Голос его был тонкий, по-мальчишески срывающийся, не устоявшийся. Роста боец был огромного, а голос -- такой вот.
– - Идите, -- сказал Игнатьев, и тот неслышно пропал во тьме.
– - Мамед!
– - шепотом позвал Морозюк.
– - Вот Мамед, чего кричишь!
– - тотчас и тоже шепотом отозвался знакомый голос.
Игнатьев решил и заночевать тут, на новой позиции Мамеда: расположенная близко от вражеских окопов, она могла оказаться кстати как запасная. Да и блиндаж был большой, обитый тесом, теплый, с хорошей площадкой для стрельбы у амбразуры: на ней еще оставались канавки от колес "максима".
Игнатьев и Мамед вздремнули, бодрствовать вызвался Морозюк.
Долог ли, короток ли был сон Игнатьева, но проснул
ся он как по заказу. Приподнявшись, Игнатьев понял,
что светает: он привык пробуждаться в эту пору -- за
гадает с вечера и встает, будто по сигналу, -- часы
проверяй. ''"
Морозюк предостерегающе приложил палец к усам:
– - Послухайте, Микола Якыч...
Похрапывал Мамед, мешая слушать, однако до Игнатьева с немецкой стороны донесся отчетливый свист флейты.
451
м
liiiJIi
– - Помните?..
– - прошептал Морозюк. Флейта, не закончив мелодии, стихла.
– - Помню, -- шепнул Игнатьев, и по спине его пробежали мурашки. Чертовщина -- опять эта флейта!
– - Даже интересно, -- сказал Морозюк.
– - Да, -- сказал Игнатьев и почему-то подумал об Отто Бабуке: флейта, что ли, виновата?.. Он посмотрел вверх: сквозь узкую щель амбразуры чуть брезжил смутный свет.
Морозюк растолкал Мамеда.
– - Вставай, вояк'а, всех немцев проспишь!
Игнатьев оправил капюшон маскировочного халата, опустил марлевую "паранджу" на лицо, взял винтовку, протиснулся к амбразуре.
Светало быстро. Теперь Игнатьев мог уже осмотреть лежащую перед блиндажом местность. Блиндаж был отрыт так, что огромный валун, который вечером показался Игнатьеву не таким уж и большим, закрывал убежище наполовину. Это делало блиндаж, укрепленный еще и шпалами, достаточно безопасным. Амбразура была под изгибом камня и днем наверняка терялась в его тени. "Хитро", -- отметил
Игнатьев.
– - Что видно, товарищ старшина?
– - спросил снизу
Мамед.
– - Смотри в оба.
– - Пока ничего, -- успокоил Игнатьев.
Однако замечание Мамеда напомнило Игнатьеву, что глядеть надо, и верно, в оба. Перед собой он увидел длинную под снегом гряду. Чтобы узнать, что по сторонам, он немного подвинулся вперед. Гряда далеко тянулась и влево, и вправо, скрывая собою немецкие окопы. Но ведь их-то и хотелось видеть Игнатьеву, и блиндаж должен
52
I блюдателя этой возможности. Словом, блиндаж был в "мертвой" зоне.
– - Менять позицию надо, -- сказал Игнатьев с досадой солдатам.
Узнав, в чем дело, Мамед вспылил:
– - Я еще вчера сказал: зачем пэтээр сюда, зачем? Сиди, говорят, пойдут, говорят, танки -- стрелять будешь. Где танки? Куда стрелять?
– - Зараз, Микола Якыч, не вылезаемо: свитло, -- заметил Морозюк.
– - Будем до вечера загорать, -- зло отозвался Игнатьев. Он вновь обежал биноклем по-прежнему пустынную гряду ("А какой ей быть еще, черт возьми?") и, заметив слева на гребне приземистый корявый куст, решил пристрелять его для ориентировки.
Услышав выстрел, Морозюк и Мамед кинулись к Игнатьеву:
– - Чего там?
– - Для порядка, -- объяснил Игнатьев.
Немцы обстреливали правый фланг батальона, как по часам, ровно пять минут. Это был упорный, непрерывный налет, по одному небольшому участку. Казалось, немцы засекли очень важную цель и решили разнести ее в клочья. Несколько многоствольных минометов, перекликаясь и соперничая в скорости и вое, обрушили на этот участок из-за темнеющего на горизонте леса столько металла, огня и грохота, что Тай-мицкий переполошился, подумав, не вздумают ли немцы после такой подготовки атаковать.
– - Что у вас?! Эй, Петрухин! Что вы там?!
– - стараясь перекричать шум взрывов, неистово и недовольно орал Тайницкий в трубку, будто виновником случившегося был не противник, а командир третьей роты, подвергшейся обстрелу. Петрухин отвечал, но Тайницко-му не было слышно, и он продолжал спрашивать, при-I крывая трубку ладонью: -- Чего? Чего?
Грохот оборвался так же неожиданно, как начался, и в тишине одиноко повис громкий возглас Тайницкого:
– - Чего?!
Пораженный тишиной, комбат чертыхнулся, недоуменно оглядываясь, -- что, мол, стряслось?
– - и снова прилип к трубке. Теперь он молчал, слушая объяснения! Петрухина, и Зина заметила, как затрепетала огромная его рука. Лицо комбата побагровело.
– - Сейчас приду сам...
– - прохрипел он.
– - Ну что, товарищ майор?
– - забеспокоилась Зина..
Тайницкий, опустив голову, стоял над телефоном, не отвечал.
– - Товарищ майор!
– - окликнула Зина.
– - Собирайтесь со мной, -- глухо откликнулся Тайницкий.
– - Снайперов наших накрыли...
– - Каких снайперов?.. Тайницкий дернулся нервно:
– - Кричать зачем? Игнатьева нашего. Собирайтесь, -- кратко приказал Тайницкий.
– - Быстрее!
– - нахмурился он, видя, что Зина не двигается.