Кто стреляет последним (не вычитано!)
Шрифт:
Петрухину, кроме себя, винить было некого: потери . во взводах получились равные, по два бойца на взвод, и все потому, уразумел теперь Петрухин, что рота не успела или поленилась, по его, Петрухина, недосмотру, окопаться до морозов поглубже, а он, ожидая, что наступление продолжится, пожалел солдат: чего им с лопатами мучиться, когда вот-вот вперед идти? Теперь за эту беспечность расплачивались люди, и долг командира состоял в том, чтобы быстрее исправить огрех.
– - Приду проверю, -- стукнул кулаком по столу Тайницкий, -- не зароешься по уши -- пеняй на себя,
Петрухин!
Случилось
Игнатьев вошел в землянку Тайницкого как раз в тот момент разноса Петрухина и успел подхватить падавший со стола котелок с холодной кашей.
– - Зачем провиант губить, товарищ комбат?
– - сказал он, улыбаясь.
Тайницкий так и облапил его огромными руками.
– - Толкуй быстро, парень, как, что, хорошо ли отремонтировали, выписали или сам удрал, чувствуешь как?
– - Порядок!
– - засмеялся Игнатьев.
– - Выписали, не волнуйтесь, товарищ комбат. Почистили, заштопали и зажило, как на той собаке. Порядок! А у вас тут что? С чего это вы на товарища Петрухина ногами топали?
– - Не ногами, руками, -- нахмурился Тайницкий.
– - Тут у нас такая заваруха, деваться некуда,
– - Чего так?
– - Снайпер, понимаешь, ихний жизни не дает, И в буквальном, и в переносном... Бьет -- дышать нечем. А мы ушами хлодаем, -- Тайницкий сердито поглядел на Петрухина.
– - Да расскажите толком!
– - Игнатьев придержал тяжелую руку Тайницкого.
– - Мы этого снайпера отправим на удобрение с лету!
– - Не спеши, старшина. Тут дело серьезное. Подставить себя успеешь...
...Разные у нас бывали на фронте снайперы, неутомимая, беспокойная "лейб-гвардия" царицы полей -- пехоты. Хотя в боевом уставе и говорилось, что снайпер-- это, во-первых, хороший, меткий стрелок, отличающийся к тому же высокими физическими, моральными качествами, хотя в специальных инструкциях и наставлениях определялись и общие, и частные снайперские обязанности, правила и задачи, -- каждый был прежде всего человек. Со своим, только ему присущим характером. Со своими привычками, возрастом, ростом, голосом и глазами, наконец. Потому-то и война отмеряла им судьбы разным и слишком часто недолгим счетом.
Были снайперы, которых Игнатьев называл "копушами". Спокойные и даже будто медлительные, а попросту говоря -- рассудительные и здраво осторожные люди, великие работяги, они плели по ночам за передней линией подразделений на ничейной полосе, между нашими и вражескими окопами, свою "оборону". Оборудовали мудрено замаскированные канавки, резервные и ложные, для обмана, и десятки других, каким и названия не подбершь, сооружений -- ямок, лазов, щелей: земляных, каменных, деревянных... Таким образом обезопасив себя, "копуша" мог, едва займется рассвет, незаметно передвигаться в разных направлениях, стрелять в самых непредвиденных местах и превращался в грозную "силу.
Иные снайперы, не утруждая себя мозолями, предпочитали использовать для засад, как говорится в военной
Другие снайперы, исходя из обстановки, не гнушались и привычек "копуш", и повадок легких на подъем "кукушек", не потому ли и войне было труднее свести с ними грозные счеты?
Игнатьев, человек решительный и рисковый, начинал в роли, как называется у снайперов, "любителя легкой жизни". Опасности не сразу научили его воинскому уму-разуму: все выходил сухим из воды. Замрет, бывало, сердце наблюдателя при виде облака снарядного разрыва на том самом месте, где залег Игнатьев, рассеется дым, вот и он, целехонький!
Тайницкий, души не чаявший в Игнатьеве и друживший с ним не по чину, однажды взгрел его за безрассудство. Игнатьеву вручили саперную лопатку, категорически запретив выходы за передний край без предварительной подготовки.
– - Слушаюсь!
– - кротко отвечал Тайницкому Игнатьев.
И, вернувшись с ничейной полосы в батальон, подробно и красочно живописал:
– - Всю ночь копал -- страсть! Очи повылазили, ручки-ножки гудят, а копаю. Ой, копа-а-ю!.. Основную ячейку сделал. Раз. Еще, про запас. Два. Глубина -- у!..
– - И он, поднявшись на цыпочки, показывал рукой выше головы.
– - А вот тут, внизу, тут вот ступенечку оборудовал, -- он приседал и жестом любовно обрисовывал контуры ступенечки.
– - Ладно, думаю, для себя работаю... А светло стало -- благодать! Сидишь, как на завалинке, никакого волнения!
– - То-то и оно!
– - благодушно соглашался довольный комбат. И лишь потом выяснилось, что все эти "ячейки" и "ступенечки" -- выдумка, что лопатка, притороченная Игнатьевым к ремню, так и лоснится первозданной смазкой, ни разу не вынутая из чехла... Только ручку -- ведь она на виду -- Игнатьев, готовясь к докладу, накануне тщательно вымазал глиной у незамерзшего ключа...
Так и доигрался Игнатьев до ранения -- хорошо, что и на этот раз отделался, в сущности, легко, мог и погибнуть...
Чисто, аккуратно смазанная винтовка и оптический прицел, спрятанный в плотный кожаный футляр, были в полном порядке.
– - Спасибо, комбат, -- сказал Игнатьев.
– - Я ее, как милую, берег, -- кивнул Тайницкий.
– - Были тут желающие: дай, постреляю. Не дал!
В землянке потемнело, в нее, загораживая вход, протиснулся широкоплечий, пожилой, усатый солдат в шинели с поднятым воротником и шапке с опущенными ушами.
– - Рядовой Морозюк по приказу комроты, -- с мягким украинским акцентом доложил он.
– - Кого сопровождать треба?