Кто такая Айн Рэнд?
Шрифт:
«Рорк развернулся. Он оказался по другую сторону стола. Схватив рисунок, он стремительно выбросил вперед руку с карандашом, и тот зашелестел по бумаге, прочерчивая черные жирные линии поверх неприкосновенной акварели. Под этими линиями исчезли ионические колонны, исчезли фронтон, портик, шпиль, ставни, кирпичи. Выросли два каменных крыла, выплеснулись широкие окна, балкон разлетелся вдребезги, а над морем взмыла терраса.
Все это делалось, пока остальные соображали, что, собственно, происходит. Затем Снайт рванулся вперед, но Хэллер схватил его за руку и остановил. Рука Рорка продолжала сносить стены, расчленять, строить заново – яростными, размашистыми штрихами.
На долю секунды Рорк откинул голову и посмотрел через стол на Хэллера. Надобность представляться друг другу исчезла – взгляд, которым они обменялись, был равносилен рукопожатию. Рорк продолжал работать, а когда он отбросил карандаш, дом, в том виде, в каком он его спроектировал,
Снайт попытался вставить слово. Поскольку Хэллер молчал, Снайт решил наброситься на Рорка и закричал:
– Ты уволен! Черт тебя побери, убирайся отсюда! Ты уволен!
– Мы оба уволены, – сказал Остин Хэллер, подмигивая Рорку. – Пойдемте отсюда. Вы обедали? Сходим куда-нибудь. Я хочу с вами поговорить.
Рорк подошел к своему шкафчику и достал пальто и шляпу. Вся чертежная стала свидетелем беспрецедентного события, и работа прекратилась – все ждали, что будет дальше. Остин Хэллер взял рисунок, сложил его вчетверо, сгибая драгоценный ватман, и засунул в карман.
– Но, м-мистер Хэллер… – запинаясь, пролепетал Снайт, – позвольте, я все объясню… Если это то, что вам надо, то все прекрасно… мы переделаем рисунок… позвольте объяснить…
– В другой раз, – сказал Хэллер. – После. – Подойдя к дверям, он добавил: – Чек я вам пришлю».
Впечатленный этим честолюбивым поступком, Хэллер предлагает Рорку его первый крупный гонорар. Созданное Рэнд напряженное, драматичное описание ситуации оживляет этот момент, преподнося его во всей эмоциональной значимости. Как признавали даже задиры из Times Literary Supplement, роман обладал «удивительной читабельностью». За долгие годы, что она занималась литературным творчеством, Айн Рэнд сумела развить стремительный и захватывающий стиль, который постоянно подогревал читательский интерес.
Однако для множества читателей «Источник» был чем-то намного большим, нежели просто интересным чтивом. Книга породила множество восторженных отзывов, немалую часть которых Рэнд получила в виде писем от поклонников. В этих лихорадочных, на скорую руку написанных письмах читатели рассказывали о том, как книга повлияла на их жизни. Для многих «Источник» стал настоящим откровением. Как сказал Рэнд кто-то из читателей, «это было как проснуться в первый раз». Эта метафора пробуждения была одной из наиболее часто встречающихся в высказываниях читателей, желавших описать влияние творчества Рэнд на их мысли. Молодые люди были особенно благодарны ей за настоятельное утверждение, что к мечтам, стремлениям и голосу собственного «я» следует прислушиваться, невзирая на то, какими могут быть последствия. Некий восемнадцатилетний начинающий писатель вцепился в книгу как в спасательный круг: «Но теперь, когда я достигаю точки – а в последние дни я довольно часто ее достигаю – когда душевная боль просто не может стать еще сильнее… в такие моменты я перечитываю любой случайный фрагмент Вашего романа». Рэнд предвидела подобные отзывы и, конечно же, она всегда стремилась к тому, чтобы достучаться до самых потайных дверок в душах своих читателей. Вскоре после выхода романа она написала письмо своему другу Девитту Эмери, который в 1930-е годы возглавлял Американскую ассоциацию малого бизнеса. В этом послании она пишет: «Настало время понять – как это уже сделали красные – что распространение наших идей путем облечения их в художественную форму – великое оружие, потому что таким образом можно вызвать у публики эмоциональный и, что не менее важно, интеллектуальный отклик». Продажи «Источника» подтвердили ее правоту. Вместо того, чтобы начать продаваться хуже после того, как стихнет первый шквал рецензий, и постепенно стереться из памяти публики под напором более актуальных новинок, книга год от года набирала все большую популярность. Люди открывали роман, испытывали на себе его волшебную мощь, и настоятельно рекомендовали «Источник» всем своим друзьям.
Многие из наиболее преданных поклонников использовали характеры, созданные Рэнд, в качестве шаблонов для самооценки и саморазвития. Обеспокоенные тем, как резко Рэнд осуждала «секонд-хендеров», они присматривались к самим себе, чтобы понять: а не попадают ли и они в эту категорию. Один армейский лейтенант признался Рэнд: «Несмотря на то, что я во всем согласен с Рорком и восхищаюсь им, не думаю, что я смог бы попытаться быть таким же человеком, как он. Думаю, что я, все же, ближе к Гайлу Уинанду».
Другие люди были благодарны автору «Источника» за книгу, которая помогла им не превратиться в конформистов и не сломаться под давлением обстоятельств. Один из читателей сообщил Рэнд, что «был полностью подавлен и запуган – но книга помогла ему с этим справиться». Молодая женщина по очереди сравнивала себя с каждым из персонажей книги, в конце концов приходя к выводу: «Я – это я, и я живу тем, чего по-настоящему хочу». Заставляя читателей задуматься о том, похожи они или нет на определенных героев ее романа, Рэнд тем самым
Рэнд с самого начала стремилась сделать эмоциональную и интеллектуальную составляющие романа зеркальными отражениями друг друга. В идеале, полагала она, читатели будут переживать сильные чувства, связанные как с ее персонажами, так и с ее политическими взглядами. Подарив экземпляр «Источника» Девитту Эмери, она сказала: «Когда ты прочтешь эту книгу, то увидишь, каким изобличением Нового курса она является, что она сделает с «гуманитариями», и какой эффект она окажет на следующие выборы – несмотря даже на то, что я ни разу не упоминаю здесь Новый курс». Вера Рэнд в то, что художественный вымысел может повлечь за собой важные политические последствия, проистекала из ее российского происхождения, а также ее наблюдений за нью-йоркскими левыми. Еще когда антикоммунистов выдавливали из Ленинградского государственного университета, Рэнд поняла, что даже самые невинные, на первый взгляд, литературные труды могут иметь политический подтекст. Памятуя об этом, в свои первые годы в Соединенных Штатах она посылала своей семье американские романы для перевода на русский. Эти книги были для Розенбаумов важным источником дохода – но они должны были пройти советскую цензуру. Рэнд стала настоящим экспертом в выборе такой литературы, которая могла бы получить одобрение со стороны коммунистов. Но те же самые произведения, полагала она, постепенно отравляли американскую систему и в том, что Уэнделл Уилки потерпел поражение на выборах, имелась также и доля их вины. «Пропаганда Нового курса так сильно заразила людей идеями коллективизма, что они не могут даже понять, за что стоит мистер Уилки», – писала она. «Источник» должен был указать американцам путь к ценностям и идеалам, которые поддерживали индивидуализм, а не коллективизм.
Многие читатели поняли и с радостью приняли глубинный подтекст, заложенный в этой книге. В письме, адресованном Рэнд, некая женщина подвергала нападкам Управление по регулированию цен, структуру федерального правительства, которая была создана с целью урегулировать цены на товары и услуги после того, как началась война: «Я полагаю, вы с нарастающим ужасом смотрите на отцовскую заботу нашего правительства о бедных и нуждающихся. Я тоже – потому, что пытаясь выменять нашу свободу на социальное обеспечение, мы теряем и то, и другое».
Другая признавалась: «Моя ненависть к Рузвельту порой становится настоящей манией. Он борется практически за все, что я ненавижу Достаточно очевидно, что ваши чувства на этот счет такие же, как у меня – или даже сильнее». Индивидуализм Рэнд выходил за рамки господствующих интеллектуальных течений ее времени, но он вторил общей викторианской идее о том, что зависимость порождает слабость или ведет к моральной деградации. «В Говарде Рорке я вновь открыл для себя понятие «личности», – сообщал пресвитерианский священник из Луизианы. – Той личности, которой я должен был быть, и в которую должен был верить – но которая потерялась где-то в тумане интеллектуальных, моральных и духовных заблуждений, порожденных в нездоровых джунглях проповедников, профессоров и нищеты Депрессии. Рэнд оказалась права, надеясь на то, что в Америке, все же, существует сильная антиправительственная традиция и почти инстинктивный страх перед бюрократизацией, государственным регулированием и централизацией власти. Даже несмотря на то, что ее роман продвигал в массы новую мораль, в политическом плане он апеллировал к мудрости старых традиций консерватизма.