Кто-то в моей могиле
Шрифт:
— Но это неправда?
— Конечно, нет.
— Для чего эти деньги, Адам?
— Это деньги для ребенка Джима от другой женщины. — С этими словами он отвернулся в сторону, чтобы не видеть гримасу боли и потрясения на ее лице. — Тебе говорили об этом в свое время, Дэйзи. Неужели ты забыла?
— Ребенок Джима, — она запнулась, — как странно это звучит. Как странно.
Ее рука судорожно сжимала перила, будто она боялась, что какая-то сила против воли швырнет ее в пучину.
— А кто это был? — Она снова замолчала. — Ну, мальчик или девочка?
— Не знаю.
— Как
— Какой толк в подобных вопросах? Джим тоже не знает.
Она повернулась к Адаму и посмотрела на него ничего не видящими глазами, точно зрачки ее затянуло тонким слоем льда:
— Ты хочешь сказать, что он никогда не видел ребенка?
— Не видел. Эта женщина уехала из города еще до родов. С тех пор он не имел от нее известий.
— Но она же написала ему письмо после рождения ребенка.
— Между заинтересованными сторонами было заключено соглашение, по которому никакие контакты не допускались, включая переписку.
— Какой ужас! Не видеть собственного ребенка. Это бесчеловечно. Не могу поверить, чтобы Джим пошел на нарушение своих обязательств перед…
— Секундочку! — резко перебил ее Адам. — Джим ничего не нарушал. Сказать по правде, послушайся он тогда моего совета, ему вообще не пришлось бы признавать отцовство. У этой женщины целый выводок детей, чьих отцов никто никогда не видел. К тому же у нее имелся муж, хотя он в это время предположительно находился за границей. Если бы она только выдвинула обвинения против Джима — в чем я сильно сомневаюсь, нахальства бы не хватило, — ей пришлось бы очень туго, попытайся она доказать хоть что-нибудь. Но Джим, так уж случилось, тихо признал отцовство, и при мне с миссис Розарио, матерью этой женщины, было заключено финансовое соглашение. Вот и все.
— Вот и все, — повторила Дэйзи. — Ты рассуждаешь как адвокат, Адам, только с точки зрения соблюдения законов и бездоказательности случившегося. Ты ничего не сказал о справедливости.
— В данном случае, как мне кажется, справедливость восторжествовала.
— Ты называешь торжеством справедливости то, что Джим, который так мечтал стать отцом, оторван от собственной плоти и крови?
— Он сам определил условия соглашения.
— Не могу в это поверить!
— Спроси его самого.
— Мне кажется, ни один мужчина, не говоря уже о Джиме, не отказался бы от возможности хотя б один-единственный раз увидеть собственное дитя.
— В данных обстоятельствах, — возразил Адам, — Джим избрал единственный разумный путь. Обстоятельства же вовсе не таковы, как ты их себе вообразила в соответствии с собственными сентиментальными иллюзиями. Никаких сантиментов. Эта женщина не испытывала к Джиму особых чувств, как, впрочем, и он к ней. Ребенок родился не в результате волнительной любви. Если он жив — но ни Хуанита, ни миссис Розарио не станут особенно спешить с извещением о его кончине, — он наполовину мексиканец, мать его — сумасшедшая…
— Прекрати! Я не желаю больше слышать об этом!
— Я должен показать тебе случившееся в действительном свете, дабы удержать тебя от чрезмерной сентиментальности и, возможно, от каких-нибудь неразумных
— Неразумных?
Адам откинул назад капюшон ветровки, словно неожиданно потеплело:
— Насколько я знаю, ты наняла детектива, чтобы отыскать этого ребенка.
— Значит, ты знаешь о Пинате?
— Да.
— А Джим?
— Тоже.
— Ну и ладно. Мне все равно, — сказала она с подчеркнутым равнодушием. — Нет, правда, все равно. Наверное, пришла пора выложить на стол карты. Ты не прав только в одном. Я наняла Пинату совсем по другому поводу. С какой стати я буду кого-то нанимать, чтобы разыскивать ребенка, о существовании которого я даже не знала?
— Это не так. Тебе говорили.
— Я не могу вспомнить.
— Тем не менее тебе говорили.
— Прекрати повторять это таким голосом, будто забыть о чем-то — смертный грех. Хорошо, пусть мне говорили. Я забыла. Это не то, что женщина хочет помнить, когда речь идет о ее муже.
— Подсознательно ты все равно помнила, — возразил Адам. — Твой сон это подтверждает. Даты на могильном камне и на первом чеке миссис Розарио совпадают. В этот же день Хуанита уехала из города, а Джим, возможно, признался тебе во всем. Верно?
— Я не знаю, я ничего не знаю.
— Попробуй вспомнить. Где ты была в тот день?
— Я работала. В клинике.
— Что произошло после того, как ты окончила работу?
— Я поехала домой. Наверное…
— На чем?
— На своей машине. Впрочем, нет. — Она вглядывалась в воду так, будто там, где-то в глубине, таились ее воспоминания. — За мной заехал Джим. Он ждал меня в машине. Я вышла через служебный ход и пошла через всю автостоянку. Тут я и увидела, как из его машины выходит молодая женщина. Я не раз встречала ее — она была одной из наших пациенток, — но особого внимания не обращала. Я и тогда бы на нее не взглянула, если б она не беседовала с Джимом. К тому же бросалось в глаза, что она на последнем месяце беременности. Джим открыл мне дверцу машины…
— Кто эта девушка? — спросила Дэйзи.
— Ее зовут Хуанита Гарсиа.
— Надеюсь, место в палате ей уже готово.
— Я тоже на это надеюсь.
— У тебя что-то бледный вид, Джим. Ты здоров?
Он наклонился к ней и взял за руку с такой силой, что сразу же онемели пальцы.
— Послушай, Дэйзи. Я тебя люблю. Ты ведь всегда будешь об этом помнить? Я люблю тебя. Обещай, что будешь об этом помнить. Я сделаю все, что в моих силах, ты будешь счастлива.
— Что с тобой, Джим? Ты никогда так со мной не разговаривал. Можно подумать, ты собираешься умереть.
— Эта женщина… Ее ребенок… Я должен тебе сказать…
— Я ничего не хочу об этом слышать. — Она отвернулась и с привычной улыбкой посмотрела в окно машины, улыбкой, появлявшейся у нее с самого утра и исчезавшей лишь с вечерним умыванием. — Так рано стемнело. Как жаль, что за весь год не удается накопить достаточно дневного времени.
— Дэйзи, послушай. Ничто не изменится, никаких скандалов не будет. Она в ближайшее время уедет из города.
— В газете пишут, завтра в горах снова выпадет снег.