Кто увидел ветер
Шрифт:
Вернувшись в Виллидж, он опять взялся за книгу, брошенную на столь долгий срок. Какое-то время в том послевоенном году работа ладилась, была ему в радость. Время, когда отголосок ли детства, песенка ли на углу- все приходилось кстати. В странной эйфории одинокой работы для него сошелся весь свет. Он писал об ином времени, иных местах. О днях своей юности на ветреных, с песком на зубах, улочках техасского городка, где родился. О мятежной юности, мечтах о залитых огнями городах, тоске по местам, которых никогда не видал. Писал "Однажды летним вечером", живя в нью-йоркской квартире, но мысленно жил в Техасе, и расстояние до него не сводилось к одному лишь пространству - то было грустное расстояние меж средним возрастом и молодостью. Так что писал он книгу
Мариан посоветовала ему показаться психиатру - он отвечал, что психиатрия переродилась в авангардистский способ мастурбации. И рассмеялся, но Мариан оставалась серьезной, и одинокий смех завершился для него мурашками холодного страха. Кончилось тем, что к психиатру пошла Мариан, а Кен завидовал им обоим: врачу - его роли судьи несчастливого брака, и ей - ее относительному самообладанию на фоне его неуравновешенности. В том году он написал несколько сценариев для телевидения, заработал около двух тысяч долларов и купил Мариан леопардовое манто.
– Ты и теперь занимаешься телепрограммами?
– спросила Мейбл Гудли.
– Нет, - сказал он, - теперь я рождаю в муках следующую книгу. Ты единственный честный человек из всех, кого я знаю. С тобой можно разговаривать:
Освободясь после выпитого от скованности и доверяясь дружбе (ибо, в конце концов, Мейбл относилась к числу немногих, кто был ему дорог), он заговорил о книге, которую столько времени пытался написать:
– В основе - тема измены самому себе, а центральная фигура - захолустный юрист по фамилии Уинкл. Действие разворачивается в Техасе, в моем родном городке, и сцены большей частью происходят в запущенном помещении городского суда. Завязкой служит эпизод, когда Уинкл сталкивается с ситуацией...
– Кен излагал задуманный сюжет увлеченно, описывая действующих лиц, объясняя мотивы их поведения. Когда подошла Мариан, он еще не кончил и, попросив ее жестом не перебивать, продолжал говорить, впиваясь взглядом в голубые глаза Мейбл, защищенные стеклами очков. И вдруг осекся под наитием пугающего чувства, что это уже было. Что он уже когда-то рассказывал Мейбл о своей книге - в этом же самом месте и при тех же обстоятельствах. Даже штора колыхалась на окне точно так же. Только сейчас в голубых глазах Мейбл за стеклами очков блестели слезы, и он обрадовался, что она так тронута.
– Уинклу, таким образом, ничего не оставалось, кроме развода: - Голос его замер.
– У меня почему-то ощущение, что я уже рассказывал это тебе...
Мейбл отозвалась не сразу; он молчал.
– Рассказывал, Кен, - проговорила она наконец.
– Лет шесть тому назад, если не семь, - на вечере, очень похожем на этот.
Вынести жалость в ее глазах, стыд, толчками расходящийся по телу, было невозможно. Он поднялся со стаканом в руке, едва не потеряв равновесие.
После гама в комнате маленькая терраса встретила его полной тишиной. И ветром, от которого усилилось чувство заброшенности и отъединения. От стыда Кен зачем-то невпопад сказал:
– Да что, в самом деле...
–
Но стыд все равно жег его, и он приложил холодную ладонь к горячему, воспаленному лбу. Снегопад кончился, но ветер мел по белой террасе снежные хлопья. Терраса была шагов шесть в длину, и Кен двинулся вдоль нее очень медленно, вглядываясь с нарастающим вниманием в нечеткие отпечатки своих узконосых ботинок. Почему он так напряженно рассматривал свои следы? И зачем одиноко стоял здесь, на зимней террасе, где блекло-желтым прямоугольником ложился на снег свет из заполненной гостями комнаты? И куда ведут следы? Терраса заканчивалась невысоким, по пояс, парапетом. Когда он оперся о парапет, то почуял, что ограждение еле держится, понял, что заранее знал, что парапет окажется непрочным, и все-таки продолжал на него опираться. Жилая надстройка была на пятнадцатом этаже, и городские огни светились вровень с ним. Он думал, что стоит один раз налечь на шаткий парапет, и полетишь вниз, но спокойно оставался у покосившегося ограждения, словно найдя для неприкаянной души пристанище и умиротворенье.
С непростительной внезапностью к нему в сознание вторгся голос, тихо зовущий с террасы:
– Ау! Ау!
– То была Мариан. Мгновенье помолчав, она прибавила: - Кен, поди сюда. Ты что там делаешь?
Кен выпрямился. Почувствовал, что стоит твердо, и несильно толкнул парапет. Он не обрушился.
– Этот парапет весь прогнил - от снега, видимо. Интересно, много народу здесь покончило о собой?
– Много народу?..
– А что? Очень просто.
– Иди сюда.
Он пошел назад, старательно ступая по своим прежним следам.
– Снега, пожалуй, намело не меньше дюйма.
– Он нагнулся и потрогал снег средним пальцем.
– Нет, даже два.
– Мне холодно.
Она положила руку на его пиджак, открыла дверь и ввела его в комнату. Там стало тише, гости начали расходиться. При ярком свете после темноты снаружи Кен увидел, что у Мариан усталое лицо. В черных глазах ее застыло измученное, укоризненное выражение - Кен был не в силах выдержать их взгляд.
– Что, киска, синусит беспокоит?
Ее указательный палец легонько прошелся по лбу и переносице.
– Меня больше беспокоит, что ты доходишь до такого состояния.
– Состояния? Я? Идем-ка одеваться, пора домой.
– Но видеть выражение ее глаз было нестерпимо, он ненавидел Мариан за эти намеки, что он пьян.
– Мне еще идти на вечер к Джиму Джонсону.
После поисков пальто и нестройных прощальных восклицаний несколько человек спустились вместе на лифте и стали на тротуаре, высвистывая такси. Обсудили, кому куда ехать, и в первом такси попутчиками к центру оказались Мариан с Кеном и редактор. Чувство стыда у Кена немного унялось, и в такси он завел речь о Мейбл.
– Обидно за Мейбл, - сказал он.
– Ты о чем это?
– спросила Мариан.
– Да обо всем. Трещит по швам, бедняжка. На глазах совершается распад личности.
Мариан, которой не нравился этот разговор, обратилась к Хауардсу:
– Может быть, поедем через парк? Там хорошо, когда идет снег, и так быстрее.
– Мне до Пятой авеню и Четырнадцатой улицы, - сказал Хауардс. Он наклонился к водителю: - Поезжайте, пожалуйста, через парк.
– Беда с Мейбл в том, что был человек, да весь вышел. Десять лет назад она честно делала свое дело как художница и сценограф. Может, иссякло воображение, а возможно, пьет слишком много. Какая уж тут честность - лепит подряд одно и то же, без конца повторяется.
– Вздор какой , - оказала Мариан.
– Она работает все лучше с каждым годом, заработала большие деньги.
Они проезжали через парк, и Кен глядел на зимний пейзаж. Деревья в парке стояли, отягощенные снегом, время от времени ветер сдувал с ветвей снежные шапки, но кусты от него не гнулись. Кен начал декламировать старый детский стишок про ветер, и опять эти слова отозвались в нем зловещим эхом, и снова увлажнились его холодные ладони.
– Много лет не слышал эту дребедень, - сказал Джон Хауардс.