Кто в армии служил...
Шрифт:
В тот день обед, как обычно, гремел мисками и ложками, когда вдруг кто-то истерично заорал: «В супе черви!» Все стали присматриваться к содержимому миски, и действительно, в том, что должно было называться мясом, обнаружили червячков. Слабонервные выскакивали, чтобы сблевнуть. Более серьезные тут же вспомнили восстание на броненосце «Потемкин» и начали бузить. Такая причина. Поднялся гвалт – все кричали и стучали ложками по мискам и столам, а потом с призывом «Братва, едем на обед в Ош!» начали стихийно расходиться. В это время прибежал начальник сборов вместе с двумя капитанами, и им удалось каким-то образом построить большую часть сборов. Майор сказал, что, действительно, в первом было испорченное мясо, и виновные будут наказаны, но во втором мясо нормальное (он сам только что попробовал), и призвал всех вернуться в столовую и съесть второе. Но тут сборы проявили редкое
Вечером большинство были в поддатом состоянии и веселы. Буза продолжалась. Настроение было такое, что теперь у них есть полное право послать все куда подальше, по крайней мере сегодня. Пили вино, пели песни и играли в карты. Разве что девушек, как всегда, не было (если бы сборы происходили в наше время, девушки были бы точно). Бузили даже те, кто в общем-то достаточно лояльно относился к сборам, в силу природного чувства ответственности (бывает и такое, и с такими людьми приятно работать) или солидной должности. Один мужик по фамилии Калюжный (очень какая-то солидная фамилия) прибыл на сборы из Красноярского горкома партии. Ему было больше сорока лет, и по виду он был кем-нибудь на уровне зам завотдела. Молодежь на сборах не знала, большая это должность или нет, но обращались к Калюжному уважительно, несмотря на то что он относился к сборам добросовестно и как коммунист помогал начальнику сборов, как мог. Возможно, в Красноярск пришла разнарядка на приличного коммуниста – вот он и попал.
Редко пьющие люди, выпив больше нормы, ведут себя неадекватно. Большинство, конечно, просто вырубаются, блюют и сильно мучаются по утрам. Но Калюжный был здоровый мужик из Сибири, и он поймал кураж. Он затягивал традиционные застольные песни типа «Из-за острова на стрежень» или «Славное море – священный Байкал».
Ближе к отбою к палаточному городку подошел дежурный по части капитан Мамиконов. На сборах капитан Мамиконов вел занятия по тактике ведения современного боя. Капитан участвовал в войне Израиля с Египтом и рассказывал некоторые эпизоды из этой войны. К нему относились нормально – все-таки воевал человек. Когда он рассказывал, как однажды израильские «Миражи» разбомбили одну их позицию и нельзя было вынести раненых, потому что бомбы рвались в течение трех суток, у него на глазах были слезы. Капитан строго потребовал прекратить веселье и разойтись. Ну, на разойтись у нас, как известно по Владимиру Высоцкому, сразу соглашаются и начинают «расходиться». Сначала капитана приглашали поддержать компанию, потом пытались уговорить оставить их в покое – мол, через час-два сами утихомирятся, потом заговаривали зубы, но капитан был неумолим.
Тогда ему стали популярно объяснять, что гнилым мясом даже офицеров запаса кормить нельзя, и разговор перешел в стадию взаимных обвинений на все более повышенных тонах. Больше всех выступал как раз Калюжный – он все время пытался объяснить капитану, что он, Калюжный – большая шишка, а Мамиконов какой-то капитан, который, опять же по Высоцкому, никогда не будет майором. Это задело капитана за живое, и он начал орать, что он-де наводил порядок в Чехословакии и наведет порядок и здесь, в Оше. Дальнейшее произошло так быстро, что никто не заметил процесса. Все увидели результат – каким-то непонятным образом Калюжный опустил фуражку капитану на уши. То ли фуражка было большая, то ли голова или уши маленькие, то ли Калюжный был очень здоров. Это был перебор. Капитан схватился за кобуру, но одумался, махнул рукой и побежал в караульное помещение с криками: «Я сейчас вам всем покажу кузькину мать!» Кузькину мать обещают показать очень многие (даже Никита Сергеевич в ООН обещал), но никто ее так и не видел. На этот раз кузькина мать появилась в виде двух караульных с автоматами, которых привел капитан, чтобы увести Калюжного на гауптвахту – тот, осознав весь ужас положения, не сопротивлялся.
На следующий день начальник сборов и его помощники пытались закручивать гайки. Строили, выговаривали, угрожали. В части провели экстренное партийное собрание, на котором постановили – просить Красноярский горком партии исключить Калюжного из партии. Ужас. Попытки завязать базар пресекались жесткими командами и угрозами (смотрите, и вам на производство напишем) и заканчивались упражнениями типа – упал, отжался. Но постепенно пыл начальства стал угасать – Калюжный все-таки, в отличие от подавляющего большинства участников, к сборам относился добросовестно, был немолод и имел троих детей. Он был какой-то потерянный, пытался оправдываться, и его все жалели. Начальнику сборов говорили: «Вы
Постепенно все сводилось к тому, что вы все, конечно, разгильдяи, но черт бы с ним, ну, побузили, зачем он фуражку на уши ему надел? Боевой капитан – ему обидно. Капитана уговаривали в каждом взводе, в котором он проводил занятия, извинялись и выгораживали Калюжного как могли. Блинов и Смолин пообещали сделать ему контрольную работу (капитан учился заочно в военной академии) по теории вероятностей. В конце концов Калюжный отделался чем-то более мягким, типа выговора с занесением или, может быть, даже без занесения. В коллективе всегда есть солидарность, надо только ее разбудить.
За неделю до окончания сборов, когда занятий как таковых уже не было, а все должны были готовиться к экзамену (никто, естественно, не готовился, разве что Калюжный, все играли нагло и даже в карты, практически на глазах у преподавателей). Тут капитан и напомнил Блинову со Смолиным о контрольной. Что делать – ведь обещали. Дело в том, что, несмотря на довольно большое количество математиков и физиков (по образованию), теорию вероятностей никто не знал. Отношение к этому предмету и его преподавание было таким, что единственное, что они усвоили, это то, что вероятность выпадения орла при подбрасывании монеты всегда равна 0,5. Но контрольные для заочников делали все – кто знакомым, кто за деньги. Если методичка (методическое пособие для решения контрольных) хорошая, то контрольную можно сделать, ничего не понимая в предмете.
Кроме методички Блинов со Смолиным нагло потребовали бутылку водки и разрешение покинуть часть на время выполнения задания. Смолин был большим и неуклюжим, как медведь. В детстве он был вундеркиндом, рано закончил школу и в университете начал заниматься какой-то физикой. Он не вступал в кучки, за исключением случаев, когда можно было выпить. У него было две странности. Во-первых, он не мог находиться в спокойном состоянии – он должен был либо что-то решать, либо двигаться. Во время послеобеденного сна, когда все с большим удовольствием заваливались поспать, Смолин начинал ходить между палатками, как загнанный в клетку тигр. Потом вдруг резко срывался куда-то, и только его и видели. Потом выяснилось, что он нашел в Оше вдову, которая постоянно его поила – выпивка была его второй странностью. Он не просто любил выпить (кто ж не любит), он готов был пить постоянно и сколько угодно. При этом его нельзя было назвать ни пьяницей, ни алкоголиком – он всегда был в более или менее адекватном состоянии. Алкоголь был необходим ему, как вода или воздух. Смолин смывался один и как-то незаметно. Его никто никогда не искал.
Капитан принес методичку и бутылку водки, и Блинов со Смолиным пошли в ближайшую закусочную на свежем воздухе, в которой в этот ранний час никого еще не было, да и сама закусочная не работала. Денег не было, попросить у капитана денег на закуску наглости не хватило. К тому же Смолин сказал, что если закусывать бутылку на двоих, то эффективность действия алкоголя может сильно упасть. Для большей эффективности и растягивания удовольствия надо пить из горлышка, поэтому он отлил половину бутылки себе во фляжку, а оставшуюся половину отдал Блинову. С горем пополам, прихлебывая водку, они сделали контрольную, единодушно заключив, что больше тройки капитану не получить. Ну и черт с ним. Смолин рванул в Ош к вдове добавлять, а Блинов пошел в часть на обед.
Лето заканчивалось. Небо было еще чистое, но уже висела какая-то дымка, размывавшая очертания далеких объектов и предвещавшая в скором будущем осень и окончание чего-то (в данном случае сборов).
Прощание, как всегда, было скомканным – получившие военные билеты тут же бежали на автобус, боясь опоздать на самолет или еще куда. Никаких задушевных речей (два месяца вместе все-таки) – просто: «Пока, еще увидимся». Мало кто встречается, но если порой знакомство и продолжается, то рассчитывать на то, что два месяца совместной жизни в казарме гарантируют особые доверительные отношения, нельзя. И эти ребята в определенных обстоятельствах предадут точно так же, как и другие друзья, потому что предают только друзья. Враги или просто знакомые предать не могут – у них нет моральных обязательств, которые накладываются дружбой.