Кубок Брэдбери-2021
Шрифт:
Карандаш строчит по бумаге…
Ты блуждаешь в кривом лабиринте чужого сознания, тыкаешься в закрытые двери. А потом – р-раз! – и лабиринт выплёвывает тебя в небо над Веной. Смотришь с высоты на ажурное хитросплетение ветвей, под которым вы укрылись с Галиной. Твоё тело всё ещё там, но сейчас оно – его руки, его глаза – тебе не принадлежит. Это ничего… Страшно только в первый раз. А потом разве что любопытно – и немного грустно, конечно. Таковы издержки ремесла.
Когда ты приходишь в себя, Галина плачет, уткнувшись в платок. Верующие женщины всегда бурно реагируют; это подростков нынче ничем
– Отпели мы не того, значится… – шепчет Галина. Видно, что ей хочется дотронуться до письма покойника, но страшно.
– Возьмите, – ты вырываешь листок из блокнота. – Вам ничего не будет, правда. Я же не ведьма какая-нибудь.
– Да вы что, милая, вы ангел! И такая молоденькая… Да у вас дар, настоящий дар, вот так разговаривать с умершими! – причитает Галина.
– Я вовсе не разговариваю…
– Всё равно, дай вам бог здоровья, – Галина торопливо прячет послание в сумочку и суёт тебе деньги в бумажном конверте с котиком. Пожимает твои ледяные руки и прощается.
Когда мы понимаем, что жизнь конечна, она сразу становится более значимой.
Ты улыбаешься.
Миновав парк, выходишь на кольцо. На другой стороне бульвара приветливо пузырится огнями театр, но ты идёшь дальше – мимо здания парламента, на площадь Героев. Оливер Бернер сказал, что будет ждать тебя у статуи «мужика на коне»: вероятно, он имел в виду скульптуру принца Савойского. За последний год Бернер обращался к тебе уже дважды; духи так и липнут к нему, и не всегда то, что они хотят передать, – это слова благодарности.
– До смерти заледенеешь, пока вас дождёшься, Мария! Оцените каламбур, – Бернер говорит на местном диалекте и то тянет, то проглатывает слова, будто специально усложняет тебе задачу. С ним неприятно иметь дело, но зато он щедро доплачивает за свой противный характер. – Ваш парфюм чую за километр, а вы, я смотрю, не торопитесь.
Снова читаешь между строк: Бернер взвинчен, но ему нравятся твои духи, иначе бы он их не упомянул.
– Кто на этот раз? – спрашиваешь ты.
– Нужно, чтобы вы кое-кого нашли для меня, Мария.
Мужчина прячет глаза, приглаживает седые виски, медлит… Необычно. Наверное, конкурент по бизнесу? Или любовница, как в прошлый раз?
Но он тебя удивляет.
– Мой пёс, – бросает Бернер и искоса следит за твоей реакцией. – Мой… Арчи.
У тебя сжимается сердце.
– Я… нет, я не могу…
Бернер хмурится и трёт лоб, словно надеется согнать с него росчерки морщин.
– Деньги не проблема!
– Дело не в деньгах. Просто… вы же знаете, как я работаю…
Он молчит. Ты глубоко вдыхаешь и готовишься прыгать в пучину. Боишься, что тебя утянет на дно, но не можешь иначе.
– Собаки не умеют говорить, господин Бернер.
И тогда он понимает. Наверняка жалеет, что не подумал об этом раньше и позволил себе надеяться. Его глаза гаснут, и тебе кажется, будто все гирлянды на площади погасли разом.
– Вы не сможете записать, – бормочет мужчина. – Вот проклятие!
– Мы не можем их вернуть, даже на
– Жаль?! Да что вы понимаете! Это всё не то, это… – Бернер морщится, отворачивается и утирает нос. Не договаривает.
Хотя он об этом не просил, ты провожаешь его до метро и смотришь, как сутулая спина теряется в толпе. Его скорбь заразительна. Опасна, ядовита!
Ты заставляешь себя отвернуться, перестать искать выбеленные временем виски поверх тёмных курток – и упираешься взглядом в церковь Миноритов. Типичная для Вены готическая церковь, её ещё называют «Марии в снегах». Какое счастье, что сегодня снега здесь нет. Это самое ценное в венской зиме.
Тебя трясёт, и нужно присесть или хотя бы облокотиться о столб, чтобы не упасть. В голове всплывает брошенное Бернером в сердцах: «Проклятие». В самом деле, твой дар – не что иное, как проклятие. Иначе почему ты не можешь отдать духам своё зрение, свой голос, всю себя? Почему в твоём распоряжении лишь жалкие буквы и сухие строчки?! Чёртов летописец потустороннего мира!
Сжимаешь зубы так, что ломит челюсть. С трудом попадая дрожащими пальцами по экрану, открываешь в телефоне папку. Папка запаролена, и ты долго ищешь в сумке кошелёк, а в нём – бумажку с тридцатизначным кодом. Запрятала, как кощееву смерть. Терапевт сказал, что так будет лучше.
В папке – фотографии. Впиваешься глазами в смазанные любительские снимки, листаешь судорожно и быстро. Ты помнишь всё, словно это было вчера. Жаль, что память, в отличие от папки, нельзя запаролить или повесить на неё швейцарский замок, выкинув ключ. В груди колет и режет, но ты терпишь и листаешь дальше: первый смех, первый зуб, первое путешествие… А вот и чёрная дыра детской могилы среди бесчувственных, холодных сугробов за тысячи километров отсюда. Казалось, хищный чёрный крест воткнули прямо в твоё сердце. И снова.
И снова.
В прошлой жизни ты распечатывала эти фотографии и развешивала их на стенах. От тебя отвернулись все: и редкие друзья, и коллеги; так бывает, когда ненавидишь сам себя. Именно тогда, замкнувшись в глухом одиночестве, ты и начала видеть буквы и складывать их в слова. Буквы загорались в тебе внезапно – вспыхивали, будто салют в новогоднюю ночь, и немедленно просились на бумагу. Своё первое послание ты записала на оборотной стороне одной из фотографий сына.
Ты думала, что сходишь с ума, пока пожилая австрийка с таким же «даром» не нашла тебя на форуме и не пригласила в Вену. Верена подтянула твой немецкий вместе с навыками выживания. Рассказала, как работать с духами так, чтобы не хотелось стать одним из них.
Призраки приходят к людям по ночам, отражаются в зеркалах. Возвращаются к любимым, чтобы утешить, простить, извиниться. Заявляются даже к мимолётным знакомым. И ты записываешь за ними – но как быть с теми, кто не может сказать?..
Ты не простилась с собственным ребёнком.
Проклятие!..
Выдыхаешь, и телефон падает из рук. Ударяется о мягкое джинсовое колено, летит в кипу листьев, замолкает. Погасший экран отражает золото гирлянд.
– Зачем вы так с техникой? – знакомый голос тянет гласные, и чёрный рукав пальто ныряет тебе под ноги, прежде чем ты успеваешь вытереть лицо.