Кубок Нерона
Шрифт:
— Осторожно, как бы жиром не брызнуло,— сказал я, прихлебывая крепкий черный кофе. Высокий фарфоровый кофейник был опоясан крупной размашистой надписью «Я люблю Нью–Йорк».— Знаешь, раньше этот звук — потрескиванье жира — использовали на радио для имитации аплодисментов.
— Что–то уж очень мудрено,— улыбнулась она, повернувшись ко мне.— Проще ведь устроить настоящие аплодисменты, чем все время жарить бекон, разве нет?
— Ну, вообще–то жарили не бекон. А кое–что, чего ты никогда не пробовала. Смоландские колбаски. Со свеклой — пальчики оближешь!
— К сожалению, я ничего такого предложить не могу, но надеюсь, бекон и яичница послужат некоторой
Мы сидели друг против друга за узким кухонным стоиком. Окно выходило во двор, где тянулись к небу высокие деревья. Мимо стекол с чириканьем порскнули воробьи, за стеной, в соседней квартире, тихонько играла музыка.
Гы не будешь звонить в полицию?
— Без толку это. Лишняя морока. Я лучше поговорю с домохозяином. У него договор с какой–то частной организацией, которая обеспечивает безопасность в его домах.
— Не очень–то успешно,— заметил я, подливая себе кофе из круглой стеклянной кофеварки.
— Во всяком случае, не хуже полиции. Причем у них менее стандартные методы.
— Вот как?
— Уж не знаю, как они умудряются, держат ли связь с мафией или нет, но зачастую они выслеживают воров и просто–напросто задают им хорошую трепку. А это куда действеннее. Ведь полиция если и сцапает их, то через несколько часов опять выпускает на свободу, и они как ни в чем не бывало продолжают свое дело.
— Воля, конечно, твоя, но, по–моему, полиция надежнее. Ты проверила? Есть пропажи?
Астрид кивнула, засунула в тостер два ломтя белого хлеба, включила блестящую машинку.
— Похоже, ничего ценного не утащили. У меня не то чтобы очень много дорогих вещей, но мебель и картины на месте. Телевизор тоже. И вот это меня слегка удивляет.
— Почему? Может, они с перепугу удрали.
— Может. Но все равно. Обычные воры, которым поскорей нужны деньги, всегда уносят телевизор, стереосистему и прочее, что легко сбыть с рук, продать прямо на улице. Однако именно эти вещи целы. А специалисты, по крайней мере, забрали бы картины и так далее. У меня тут несколько гравюр Пикассо, литография Шагала. За одно это можно выручить больше тридцати тысяч долларов. Но и они все на месте. Только в беспорядке.
Она замолчала, серьезно глядя на меня.
— Если это не обычные воры, то кто же?
— Я не знаю, Юхан. Именно это меня и тревожит. У меня здесь нет ничего такого, что могло бы привлечь наемных специалистов. Так что, наверное, ты прав: их спугнули.
Возможно, подумал я. Объяснение довольно убедительное. Но меня оно не убедило совершенно. Ведь Аетрид отперла три замка — да каких! уж кажется, сложнее не найдешь! — повреждений на двери не видно, следов взлома нет. Квартиру вскрыл профессионал, фальшивыми ключами и отмычками, а никакой не отчаянный наркоман, взломавший дверь, чтобы цопнуть что–нибудь на продажу. Но все–таки почему ничего не взяли? Гравюры Пикассо, висевшие в гостиной, не настолько велики, чтоб нельзя было сунуть их под мышку, а судя по беспорядку, воры обыскивали квартиру без спешки. Они не ушли, пока не выполнили свою задачу, какова бы она ни была. Впрочем, это не мое дело, Аетрид сама знает, как ей поступить. И Нью–Йорк она знает лучше, чем.я. Раз она считает, что домовладелец и его люди справятся с грабителями успешней, нежели полиция, наверно, так оно и есть.
— У меня предложение,— сказал я,— идея.
— Интересно, какая же? — улыбнулась она.
— Давай сходим на блошиный рынок.
— А разве в Нью–Йорке есть такой?
— Есть, в районе Шестой авеню и Двадцать
— Шведское? Откуда же?
— В девятнадцатом веке, когда Швеция была нищей, слаборазвитой страной, очень много шведов выехали в Соединенные Штаты. Треть населения снялась с насиженных мест. Большинство осели в Миннесоте, крестьяне ведь, а тамошняя природа напоминает Швецию, но и в Нью–Йорке тоже много народу осталось. Поэтому тоненький ручеек старинных вещей и просачивается на рынок. Зачастую на этот самый, блошиный.
В дверь позвонили. Аетрид удивленно встрепенулась. Потом встала, потуже затянула пояс кимоно и пошла открывать.
— Доброе утро, мисс Моллер,— послышался в передней высокий, пронзительный женский голос.— Сегодня у моей двери оставили «Нью–Йорк таймс», но ведь это ваша газета, вот я и решила: занесу ее вам, а потом уж пойду в церковь. Громадные нынче газеты, прямо как телефонные книги.— Голос умолк.
Я обернулся. В гостиной стояла пожилая дама в шляпке и твидовом пальто с каракулевым воротничком. Она с любопытством смотрела на меня поверх маленьких круглых очков.
— Это мой хороший друг из Швеции, приехал проведать меня. Дальний родственник,— быстро добавила Астрид и подмигнула мне.— Очень мило с вашей стороны, миссис Эстеррайх, что вы занесли газету. Приятного воскресенья.
— Спасибо, и вам того же, мисс Моллер.—Дама ушла.
— Родственник,— рассмеялся я, когда за нею закрылась дверь.— Родственник из Швеции! Хорошенькое дело!
— Ой! — Астрид слегка покраснела.— Не все ли равно? А эта грымза, между прочим, живет этажом ниже и обожает сплетни. Ее даже звать не надо.
— Да, уж ты ее убедила. Кузен из провинции! Не–ет, она свои выводы сделала.
— Ну и пускай.— Астрид наклонилась и поцеловала меня в губы. От нее пахло кофе и апельсиновым джемом.— Мне совершенно наплевать.
Через полчаса мы стояли у входа на блошиный рынок. Автостоянка превратилась в самый настоящий базар, со множеством лотков и прилавков. Столы, столы, заваленные фарфором, стеклом, книгами, старинными инструментами. Пишущие машинки, ковры, басовые тубы, звериные чучела. Кажется, тут есть буквально все. Я заплатил сторожу у ворот два доллара, и мы вошли.
Всегда приятно прогуляться по блошиному рынку. Медленно и методично я обхожу прилавки, один за другим, по порядку, чтобы ничего не упустить. Сперва оглядываю выставленное как бы с птичьего полета, потом прикидываю, что тут представляет интерес. Беру в руки, смотрю маркировку, подношу к глазам, нюхаю. Чувствую я себя при этом как старый сконский оптовик у стола с закусками на постоялом дворе. Заметив что–нибудь стоящее, я завожу с продавцом разговор. Подхожу к цели издалека, кругами, чтобы в итоге заключить сделку, сторговаться. Это игра, в которой и отдаёшь, и получаешь. Часто мне кажется, что человек за прилавком будет разочарован, если просто заплатишь названную цену, сунешь покупку в пластиковый пакет и исчезнешь. Ведь это еще и особый образ жизни — раскинуть лоток на блошином рынке и торчать там в любую погоду, предлагая свой товар. Конечно, одним этим никто не живет. У многих совсем другие профессии, но они считают, что воскресная торговля — увлекательное развлечение и возможность пообщаться с людьми.