Кубок Нерона
Шрифт:
Я мрачно положил трубку и посмотрел в окно: дома напротив тонули в промозглом тумане. Надо выяснить но телефону, не отменен ли сегодня вечером мой рейс. Нет смысла приезжать в аэропорт Кеннеди и торчать там без дела. И Астрид пропала. Волей–неволей напрашивался вывод, что скрылась она умышленно. Может, ее друг возвратился раньше, чем она рассчитывала, а может, решила, что зашла чересчур далеко и, пока окончательно не запуталась, лучше разом все прекратить...
Ну что ж, нам не привыкать. Такое и прежде бывало. Я иронически улыбнулся, глядя на свое отражение в зеркале над невысоким секретером. Шведский антиквар, не первой молодости, оплывший (хоть это и не бросалось в глаза), слегка потрепанный,— это, конечно, не бог весть что. Астрид явно предпочитала более пылкие
С телеэкрана вещал очередной проповедник. Дородный, потный, он воздевал руки к небу — ну, по крайней мере, к студийному потолку — и возвещал о том, что вот сию минуту поведал ему Господь. Что именно он, Билли Райан, он и никто другой, избран Богом спасти мир от греха и скверны. Нужно только, чтобы каждый вносил свою лепту в церковь Билли Райана. Судя по всему, от чеков господь тоже не отказывается. В нижней части кадра вспыхнул адрес, с почтовым индексом и так далее.
Церковь Билли Райана была одной из многих религиозных империй с многомиллионным капиталом, с недвижимостью в виде мотелей и доходных домов, с храмами и центрами досуга. И в основном все это содержалось если и не на лепту вдовицы, то на тысячи и тысячи пожертвований. Они шли с разных концов Америки, чеки на крохотные суммы, от одиноких старушек, которые искали у потных пастырей утешения и отрады.
Вспомнилась газетная заметка, попавшаяся мне на глаза несколько лет назад, о филателистическом аукционе в Швеции, где один из самых дорогих экспонатов — редкая исландская марка — был продан агенту некоего популярного в Америке телепроповедника. Пути господни, как видно, еще более неисповедимы, чем я думал, а может, тут попросту не у всех чистые руки. Стеля добродетели ох как узка, но большинство лицемеров проповедников замечают это, только уже оступившись.
Я выключил телевизор. Так не годится. Стоило ехать в такую даль, чтоб торчать в гостинице перед телевизором. Этим можно было и дома заняться. Там, по крайней мере, нет Билли Райана и ему подобных. И вообще, сидеть дома куда спокойнее, чем шастать по ночному Нью–Йорку вместе с роковыми женщинами. Я опять смалодушничал и набрал ее номер. Долгие гудки — в конце концов я махнул рукой и положил трубку. Как бы там ни было, я напишу ей. Сообщу, что скажет о ее кубке мой друг, который понимает толк в стекле, и сколько эта штука может стоить. Вдруг находка и впрямь редкостная, причем до того ценная, что Астрид придется приехать за нею в Стокгольм?
Я бесцельно вышел на улицу — над Нью–Йорком сеял мелкий дождь; я наугад заглянул в антикварные магазины на Второй авеню, а заодно осмотрел музей Гуггенхейма со всеми его картинами, успев еще несколько раз позвонить Астрид, опять безуспешно, и наконец поймал у гостиницы такси. Чтобы избежать пробок по дороге к аэропорту, я на Тридцать Четвертой улице благоразумно пересел в вертолет. Свинцово серела внизу Ист–Ривер, когда красно–белый вертолет скользнул мимо стеклянного дворца ООН над игрушечными кубиками–домами Бруклина. Далеко у горизонта угадывалась в тумане за Бруклинским мостом статуя Свободы, среди унылого однообразия городского ландшафта прямоугольниками выделялись кладбища с крохотными надгробиями, и, пока вертолет снижался над мокрыми от дождя посадочными полосами аэродрома Кеннеди, мне вспомнились слова Дёдерхультарна [21] о том, что ощущению полета свойственна чуть ли не фривольность. По крайней мере когда летишь на вертолете — словно в хрупком стеклянном пузыре.
21
Имеется в виду шведский скульптор Аксель Петерссон (1868 — 1925), автор небольших жанровых композиций на народные темы; прозвище Дёдерхультарн дано ему по названию местности, откуда он родом.
И вот я наконец занял место у окна в сасовской ДС-10, развернул «Свенска дагбладет» и поставил поближе — чтоб был под рукой — большой стакан мартини.
— Будь здорова, Астрид, — сказал я, приподняв стакан. И улыбнулся. Старая дама в соседнем кресле крепче прижала к себе сумку. Должно быть, решила, что если человек сам с собой разговаривает, значит, он со странностями, она ведь не знала, что я возвращался домой после сказочного уик–энда. Астрид я, скорей всего, больше не увижу, ее подруга заберет и кассету и кубок, но я никогда ее не забуду.
И вот снова Стокгольм. Осенний сумрак и будни. Мне предстояло много работы: антиквариат хотя и не зависит от Рождества и иных праздников, но тем не менее очень важно встретить Рождество во всеоружии, я давным–давно заметил. Не то чтобы в эту пору шли нарасхват хауптовские секретеры, наоборот. Однако и практично и выгодно иметь на прилавке что–нибудь подешевле, нестандартные, забавные вещицы, которые приятно купить и столь же приятно преподнести, подарок–то необязательно должен быть дорогим. И вообще, такие подарки не в пример оригинальнее традиционной книги очередного нобелевского лауреата или бутылки шотландского виски. Впрочем, это смотря кому даришь.
Кубок с блошиного рынка и пакетик с кассетой рождественских песен для подруги Астрид я убрал в несгораемый шкаф. Этот шкаф был в магазине изначально, и, признаться, именно он укрепил меня в решении обосноваться здесь. В самом деле практичная штука. Раньше тут обитал ювелир, и в маленькой комнате окнами во двор он вделал в стену настоящий несгораемый шкаф, большой и солидный, да еще так ловко, что, не зная о существовании дверцы, обнаружить ее почти невозможно. Деревянные панели уложены так, что дверца выглядит частью стены. Вдобавок там цифровой замок, а сама дверца стальная, чуть не в дециметр толщиной. Не скажу, конечно, что у меня так уж много ценностей, прятать особенно нечего, но старинное серебро, украшения и ост–индские чаши и сосуды из тех, что подороже ночами и в праздники обретаются именно там.
Шли дни, а о Грете Бергман ни слуху ни духу. Писем от Астрид тоже не было, хотя я написал ей. Ничего не поделаешь. Я, разумеется, понимал, что мой нью–йоркский уик–энд для нее был всего лишь случайным эпизодом, но в глубине души никак не желал признаться себе в этом, не мог выкинуть из головы мысли о ней. Однажды поздним вечером я позвонил ей, с тем же успехом, что и в Нью–Йорке. Наутро я достал синий кубок и пакет с кассетой, сел в кресло у себя в конторе и задумался. Стоит ли ждать, пока Грета Бергман сама объявится, или, может, попробовать связаться с ней? Но адреса у меня не было, я знал только, что она живет в Стокгольме.
Я вооружился телефонной книгой, открыл ее на букву «б». Бергманов больше чем достаточно, правда, Грет среди них не так уж и много. Однако в принципе она может скрываться едва ли не под любым именем в длинном столбце. К примеру, если она замужем и в книге значится ее муж. Не обзванивать же всех Бергманов подряд, спрашивая, нет ли там у них Греты. Но с чего–то нужно начать — и я позвонил первой Грете в списке. Долгие гудки, один за другим,— похоже, в квартире никого. Следующий но–мер — результат тот же. На третий раз мне повезло немного больше. Там хотя бы ответили. Тонкий, слабый голос. Видимо, старая женщина.
— Алло?
— Добрый день. Мое имя Юхан Хуман. Скажите, пожалуйста, вы не знакомы с Астрид Моллер из Нью–Йорка?
— Простите?
— Астрид Моллер из Нью–Йорка. Вы ее не знаете?
— Нью–Йорк... Не пойму я вас... Я ничего не решаю по телефону.
— Конечно, конечно. Извините за беспокойство. Просто я недавно познакомился в Нью–Йорке с дамой по имени Астрид Моллер, и она сказала...
Щелчок в трубке, отбой. Грета Бергман была не в восторге от моего звонка. Грета Бергман, да не та, сомнений нет.