Кубрик: фривольные рассказы
Шрифт:
Вам интересно, что сделал Потапыч? Он, стоя на носу катера, двигающегося от причала, наклонился и, подавшись вперед, только верхней своей частью метнулся и ухватился руками за край причала, а нижняя его часть, то есть ноги, так и остались на катере, после чего он принялся подтягивать и подтягивать– ым! ым! – своим телом катерок к причалу, пытаясь при этом более убедительно уцепиться носками ботинок за что-то там, не видно за что, на палубе «Чирка».
«Что-то» нашарить не удавалось, носки ботинок начали судорожно елозить по палубе, а потом за что-то все же зацепились, после чего Потапыча
Рулевой, офицеры на причале и боец в спасательном жилете у кнехта, который готов был принять швартовый конец подошедшего катера, остолбенели и стояли, раскрыв рты.
Всем показалось, что растягивало Потапыча бесконечно нудно. Наконец все вздохнули, потому что Потапыч, так и не лопнув пополам, оторвался от катера и шлепнулся со всего маха о причал, где и остался висеть.
Руками он крепко держался, но подняться сил уже не было.
Первым пришел в себя боец в оранжевом жилете. Он подбежал, нагнулся и, увидев красное от натуги лицо офицера, первым делом осторожно снял с него фуражку, после чего разогнулся и встал перед Потыпычем по стойке «смирно». Потапыч повисел-повисел на руках, побрякивая медальками, поскрипывая зубами, да и рухнул потом в темные воды гавани, в самые что ни на есть отходы цивилизации.
После этого тот боец с фуражкой Потапыча понял, что надо еще что-то дополнительно сделать, и тут он принял единственно правильное, с его точки зрения, решение: он приложил лапу к уху, да так и стоял навытяжку, словно прощался с тонущим крейсером, пока Потапыч погружался в портовое говно. Потом Потапыч, разгребая всякую дрянь, норовящую попасть ему в рот, подплыл, уцепился, забрался на свой катер и опять подошел на нем к причалу.
Там он забрал у матроса фуражку и отправился назад на свой корабль.
Силы у Потапыча, как уже мы говорили, были очень большие.
Однажды он сдавал корабль дружественным нам темнокожим братьям, у которых, по всей видимости, была подробная информация о нашем, именно нашем, а не о том, который мы им втюхивали, малом ракетном корабле.
Потапыча особый отдел очень серьезно проинструктировал и строго-настрого запретил называть оружие, приборы и даже помещения своими именами. И вот встречается Потапыч с небольшим и синеньким командиром принимающего экипажа. Потапыч «Осу» называет каким-то номером, тот называет «Осой» – и так по всему кораблю. Потапыч краснеет, бледнеет, идет пятнами, но упрямо продолжает недавно зазубренными названиями представлять корабль. И так его достал этот маленький синенький командир принимающего экипажа, он же вождь племени, своими вопросами типа: «А че это за хреновина? А почему на вашем проекте она с загогулиной, а у нас в три раза больше размером и покрашена серой краской?» – что дальше просто некуда. Потыпыч про себя только вполголоса матерился.
Дошли до люка ЦПУ. Потапыч предъявляет:
– ПЭЖ.
Вождь ему:
– Это ЦПУ.
– ПЭЖ! – настаивает Потапыч, хотя и сам знает, что это ЦПУ, но, согласно легенде, это – ПЭЖ.
– ЦПУ! – упирается вождь.
– ПЭЖ!
– ЦПУ! – не унимается вождь, наклоняется и тычет пальцем в табличку на люке,
– Сука! – шепчет себе под нос багровый Потапыч, – Гансы, сука, Христианы Андерсены! Гондоны! Стратеги ебаные! Тамерланы! Сказку сочинили, а кто таблички вам будет менять? Оловянные солдатики? Бляди!
Настроение Потапыча, ясен день, хуже некуда. А тут еще подскочил член. Не тот член, о котором вы сейчас же подумали, а член принимающего экипажа. Маленький и худой, как собака бедуина, как, впрочем, и все прочие члены этой дружественной команды. Глазки выпучил и, яростно жестикулируя, докладывает что-то вождю.
Тот, выслушав, оборачивается к Потапычу и с каким-то большим внутренним превосходством переводит:
– Акт приемки подписать не можем. Двери на корабле не работают.
– Не по-о-нял? – тянет удивленно Потапыч.
– Двери не работают, – вождь подходит к двери внешнего контура и дергает за ручку.
А на этих герметичных дверях у нас две ручки: одна – защелка, а вторая – задрайка. Небольшая такая.
И этой одной небольшой ручкой-задрайкой так можно дверь запереть, то есть задраить – никогда не откроете, потому что все зависит от той самой дури, с которой вы эту дверь задраивали.
Потапыч почувствовал, что сейчас он заплатит за все, в том числе и за ЦПУ, и легко открыл им дверь, с которой они не могли справиться. Все вместе вышли в коридор. Там Потапыч невинным голосом спрашивает:
– Которая тут дверь еще не работает?
Ему говорят:
– Вот эта.
Потапыч открывает дверь, потом ее снова закрывает и что есть дури – а ее у нас до черта – опять задраивает.
Вождь приказывает своему матросу открыть дверь. Потапыч решил получить удовольствие.
Он начал пространно что-то обсуждать с вождем и на все предложения пойти в каюту вежливо отказывался, а сам исподтишка наслаждался картиной.
Весь экипаж темнокожих братьев был брошен на героическую борьбу с дверью.
Больше двух человек за ручку не ухватиться, так что они вовсю там сопели, а затем послышалась возня с другой стороны, и в конце концов раздался звук надеваемой на ручку трубы и удары по ней кувалдой. Потапыч упорно беседовал о чем-то и ждал. Минут через десять дверь открылась, и тогда Потапыч спросил, обращаясь к вождю:
– Ну, что у нас еще работает?
Через пять минут акт приемки был подписан.
Мне так хотелось посмотреть Суэцкий канал. Очень хотелось. Но, увы: меня упекли в наряд, и я сидел дневальным в кубрике с закрытым иллюминатором.
Дело в том, что так было положено на всех наших кораблях в недавние времена: раз проходим Суэцкий канал, то все строятся на верхней палубе по сигналу «Большой сбор», а в кубриках задраиваются иллюминаторы и выставляется вахта, чтоб, значит, никто не вылез, а тем более, не сбежал в империалистическое завтра.
Но Серега Черных все-таки высунулся из иллюминатора в соседнем кубрике посмотреть на мир, а броняшка иллюминатора (это такая тяжелая дрянь, что его от летящих в сторону корабля пуль прикрывает), сорвавшись, разбила Сереге голову сверху, челюсть снизу и раскрошила зубы друг о друга.