Кубула и Куба Кубикула
Шрифт:
— Ого! Хороший разговор, нечего сказать, — говорит Куба Кубикула. — Так это, выходит, мы тебе ноги сделали? Никаких ног мы не делали! Каждый приходит на свет со своими ногами. При чём тут мы?
Но Барбуха не уступает.
— А как же! Кто меня на свет произвёл, кто мне вот эту осиную голову пристроил, и этот хвост безобразный, и эти дурацкие когти? Вы, вы, вы! Пропасти на вас нету, растяпы! Зачем берётесь, коль не умеете? Что это за топтыги? А вот это шубой называется? Господи боже, мне страшно — того и гляди, разорвётся!
Медведь с медвежатником переглянулись, ничего понять не могут. Подумали, страшилище спятило.
— Что ты мелешь?! — сказал Кубула. — Мы и не
Но медведь с медвежатником ошибались, а прав был Барбуха.
Как завёл тогда Куба речь о медведином привидении, протянулась от его мысли тоненькая ниточка, медведь послушал и забоялся. Пока он так боялся, от его шубки пар шёл. Этот пар был страх. И что же, милые вы мои, случилось? Нитка Кубова рассказа сама собой оплела комок страха, и то на нём затянется, то опять ослабнем, — сгустила таким путём тот туман, из которого в конце концов Барбуха родился. И вот он сам перед вами. Глаза пучит, хоботок высовывает, жала выпускает.
— А ведь верно! — сказал Кубикула. — Это мы урода такого выдумали.
Постояли минутку, почесали себе затылок, ну потом махнули рукой и пошли своей дорогой. И правильно сделали, потому что стоять на морозе не двигаясь — вредно для здоровья и уши отморозишь.
КУБА КУБИКУЛА ТОРОПИЛСЯ, чтобы к полудню в деревню Горшки-Поварёшки поспеть. Это было красивое селение на берегах красивой речки. У некоторых географов сказано, будто в этом месте просто ручей течёт, но пускай их мелют что хотят: через Горшки-Поварёшки протекает прекрасная, могучая река Уточка, разделяя этот город на две части, как булочку разделяет посредине бороздка. В этом городе старостой был хват один, по фамилии Ранда. Был он круглый дурак, но, милый ты мой, какой подбородок жирный, какое брюшко! Выступает этак важно, будто пёс с ношей в зубах; на голове шапка барашковая, что голенище, а в руке дубинка. Каждый день с десяти часов пан староста прогуливался по мосту; и только дойдёт до середины мостков этих окаянных, сейчас же в Поварёшках народ плач подымает, а в Горшках — ликование, шапки в воздух летят. Ранда расхаживал туда и сюда до двенадцати, и, смотря по тому, куда ему вздумается пойти и куда повернуть, на одном берегу ревут от радости, а на другом причитают. Хе-хе-хе, а кто же причитал-то?
Да это поварёшковские и горшковские ребята спесивого старосту так разыгрывали, шутки над ним шутили. Любимая их забава. Вы только поглядите, как он подымает ноги, как шагает, задравши нос, подбородок воротником подперев, а руки сложив сзади!
Нынче, по случаю хорошей погоды, староста расхаживал немножко дольше, чем надобно. И надо же, чтоб чёрт так подстроил: вдруг ребята как сквозь землю провалились! Староста хоть топай, хоть с берега на берег через Уточку прыгай, хоть крякай и вякай, хоть кликай и гикай — никто на него внимания не обращает. Поварёшки — ни звука, и Горшки — ни звука. Там все как есть за Кубой Кубику-лой, за Кубулой и за Барбухой убежали. Франтишек Ранда, по милости весёлых друзей своих староста деревни или города Горшки-Поварёшки, стоит на мосту один-одинёшенек, и от досады у него нос дёргается, а сказать по правде, так и всё лицо.
— Подумать только! — сказал он, надувшись как индюк. — Медвежатник купил себе какую-то обязьяну гнусавую — все так и повалили за ним! Ох и задам же я этим башмачникам да портняжкам перцу! Всыпать бы каждому по двадцать пять! Да что там по двадцать пять! По пятьдесят ровным счётом! Покажу я им — так непочтительно со старостой обращаться! Коли о самом себе не подумаешь, из тебя сразу какого-то нищего бродягу сделают вместо вельможи-то!
КАК
— Куба Кубикула, а где у тебя разрешение по нашему мосту с обезьяной ходить? Медведя я бы тебе ещё простил, но обезьяну — не позволяю! Спрячь эту скверную рожу за пазуху и убирайся! Пошёл, пошёл, пошёл!..
С этими словами принялся он гнать медвежатника с мед ведем в толчки да, войдя в раж, и Барбухе влепил хорошенько.
— Милый дяденька, — сказал Куба Кубикула, — как перед богом, мне ничего не надо, кроме хорошего обеда, и Кубу-ла тоже с утра ни о чём другом не думает. Какого рожна вы тут удивительного нашли? Чем вам не по душе, что мы есть хотим? Оставьте нас в покое и не дразните нашего страшилища, потому оно вас так отделает, своих не узнаете. Больно мне чудно, что вы его видите, но чудно не чудно, а за хвост не дёргайте.
Не успел медвежатник это сказать, начал Барбуха фыркать, словно кот, которого гончие на дерево загнали. Тут пан староста наклонился и — цап! — уж держит Барбуху за шею. Да не за шею, нет, а за шиворот, как щенка. Барбуха как завизжит и — гоп, гоп, гоп! — вырвался да скок старосте на шубу, а там на плечо и в волосы вцепился. У важного господина вместо шерсти рука полна дыма, кругом дух пошёл тяжёлый, нос щиплет — просто беда. Да это ещё куда ни шло, — жала, сударик мой, похуже будут.
Право слово, не меньше пяти штук их в пана Ранду рядком засело.
Представляете вы себе, милые, какой это был танец! Бедный пан староста бекал и мекал, молил и вопил, кричал и рычал — и всё это так истово, так громко, что оглохнуть можно.
— Караул! — выл горемычный. — Караул, караул, горю!..
А МАЛЬЧИШКАМ ТОГО И НАДО. Не то чтоб они злодеи были и чужой беде радовались, нет, но больно смешливые и сразу ржать, только палец покажи. Один из них, между прочим страшный увалень, в бумажный кулёк затрубил. И ловко же у него получилось! Ах негодный, какой переполох поднял…
У пожарных, известное дело, страсть чуткий слух. Как услыхали трубу, сейчас же из-за стола и — ура! — скорей вон. Первый пожарник ложку в угол запустил, другой как ошалелый выскочил — похлёбку по столу разлил, третий на бегу куснул пирога и горло себе до смерти обжёг, четвёртый наизнанку каску надел и чуть навеки не осрамился, в таком виде на улицу выскочив. Да, спасибо, жена за рукав схватила.
— Не дури, отец, — говорит, — нельзя же каску наизнанку выворачивать: ведь она железная.
Слава богу, кое-как столковались, наконец в порядок себя привели — и стремглав к знаменитому мосту! Взяли с собой горшки, вёдра, ушаты, шайки, лохани, бочки, стаканы, кружки — всё, во что можно воды набрать. И запыхались же парни, пока до места добежали! А крику что было! Один одно, другой другое. Ухан говорит, а брюхан ему в ухо галдит, а те двое кадушку поделить не могут, того и гляди, пополам разломят.
Славная заварилась каша! Пятерых бобылей с ног сбили, у двух мужиков кожаные штаны разорвались, одна девчоночка бусы потеряла, а пану первому советнику какой-то грубиян на руку наступил.