Куда бежать? Том 3. Любовь

Мирин Валентин

– Да. Я с вами откровенен. Именно так. Он не мне отказал – он отказал моим детям. Всем крестьянам – на тебе, пожалуйста, и место в общежитии, и деньги на проживание, и дорогу оплачивают, а мои дети что, хуже мужицких, что ли?

Тельнецкий вышел из-за стола, подошёл к двери, вызвал караульного и приказал арестовать Ковальского.

– Как арестовать? Я со светлыми помыслами. Хочу партии помочь. Зачем меня арестовывать-то?

– У вас, у вечно недовольных, все остальные вечно виноваты, – ответил Тельнецкий и повторил свой приказ, но уточнил: – Запереть арестованного на неделю.

Солдат взял ружьё на изготовку и показал Ковальскому на выход. У арестованного началась истерика. Он стал просить прощения,

потом стал оправдываться, упал на колени, молил не лишать семью кормильца, давил на жалость, напоминая Тельнецкому о своих детях. На вопли прибежал Фреймо. Он мгновенно оценил обстановку и стал командовать выдворением Ковальского из кабинета. Когда все вышли, дверь кабинета осталась открытой. Почему-то её не закрыли, а точнее Фреймо не осмелился это сделать.

Мир теперь другой

У входа в кабинет стоял Никанор Иванович, такой же расстроенный, как и несколько часов назад, и никак не решался войти к сыну. Подконвойный Ковальский, выходя из кабинета, заметил Тельнецкого-старшего и бросился к нему с мольбами о помощи, но получил прикладом в спину и упал. Лежащего на полу арестанта солдаты схватили за плечи и поволокли к выходу. Никанор Иванович, ошарашенный происходящим, смотрел на малознакомого горожанина, не понимая, как ему поступить.

Тельнецкий, закрывая дверь кабинета, заметил отца, подошёл к нему и пригласил войти, но его просьба осталась без ответа. Никанор Иванович, будто вкопанный стоял на месте, не поднимая глаз. Тельнецкий, сообразив, что его отец шокирован увиденным, обратился мягким тоном:

– Отец, зачем вы здесь? Что-то случилось?

– Верните письмо. Мне нужно переписать, – сухо ответил Никанор Иванович, по-прежнему не поднимая глаз.

Тельнецкий вспомнил про письмо, подошёл к столу, взял конверт, осмотрел с двух сторон и неохотно протянул отцу.

Никанор Иванович молча взял письмо и вышел из кабинета.

Полчаса назад Мария Владимировна, заметив, как муж поручает дворнику отнести какое-то письмо, не удержалась и потребовала объяснений. Никанору Ивановичу деваться было некуда, и он вкратце рассказал, чего хочет добиться от сына своим письменным обращением, на что жена его отчитала:

– По вашему мнению, если бы нашего сына сегодня расстреляли там, в поезде, это было бы по-русски, а вот наказать злодеев – это, видите ли, не по-русски. Если уж суждено нашему сыну быть ответственным командиром, пусть делает так, чтобы мирный народ мог спокойно жить и не бояться всяких там анархистов или как их там ещё кличут. Народ должен знать: за нарушение правопорядка последует неминуемая кара. Никто не вправе лишать жизни другого человека. Если человек преступник, так пусть его наш сын и покарает, больше всё равно некому в нашем городе.

– Мария, вы не понимаете. Расстрелянный был ранен ножом.

– Перед тем, как его ранили, он был опасен? Он угрожал оружием?

– Да, в частности мне. Он направил на меня свой револьвер и потребовал… – Никанор Иванович задумался, вспоминая, чего же хотел тот несчастный, но почему-то в голове всё смешалось и вспомнить не получилось.

– Вот, ещё лучше! – не позволив мужу что-то там вспоминать, сдавленным голосом воскликнула хозяйка дома. – Тот негодяй и вам угрожал, но вы считаете, что его нужно было лечить и только потом покарать, если суд сочтёт необходимым. Война вот уже скоро как четыре года идёт, государство разваливается, какие-то анархисты орудуют и терроризируют мирных людей, а он, видите ли, требует наказывать преступников только по суду. Никанор, вот спросите людей, – Мария Владимировна показала рукой на кухарку, которая выглядывала из-за двери, – чего они хотят? И меня спросите, я тоже, как и любой человек, живу в этом городе, по этой земле хожу и, кстати, здесь родилась. Спросите меня, чего я хочу

в это непростое время? Вот вы спросите любого, кто пострадал от рук этих злодеев! Спросите и послушайте, что они вам скажут, как нужно относиться к бандитам!

– Но даже в армии, – попытался перебить жену Никанор Иванович, но жена и эту мысль приняла в штыки:

– Вам тут не армия, тут другое. Тут война идёт с собственным народом, с собственной цивилизацией. Враг лицемерный ест тот же хлеб, что и мирный народ, отбирая его. От таких лицемерных врагов мирный народ погибает. Солдат на войне защищает Родину от врага, и там, на рубежах, может, и нужно врагу дать шанс образумиться, понять, что он не прав и не стоит воевать, а надобно дружить и сплотиться против других агрессий, но тут, в русском мире, творится террор, и пусть наш сын с ним борется. Если нужно расстрелять каждого, кто направит оружие против собственного народа, против любого мирного человека, так пусть наш сын это и делает, пока не очистит нашу землю от мракобесия.

Никанор Иванович прекрасно понял горячую тираду жены. Поразмыслив немного, огорчённый пошёл в сторону администрации. Этот путь он проделывал тысячи и тысячи раз, из года в год, каждый день, направляясь на службу и обратно, но никогда он не шёл эти несколько сотен саженей так медленно и с таким грузом на душе. Караульные, узнав его, пустили и проводили до двери командира полка. Не решившись войти, он остался ждать, и все события произошли как-то сами собой.

Выйдя из кабинета с письмом в руках, он остановился, опёрся о стену, закрыл глаза и замер, продолжая мысленный спор с женой.

Тельнецкий, закрыв за отцом дверь, прошёл до стола, вернулся к двери, взялся за ручку, но почему-то не решился её открыть. В раздумьях постоял немного и отошёл. Опять прошёлся по кабинету и, подсознательно понимая, что с отцом что-то не так, поспешил к выходу. Никанор Иванович был там же, где остановился, и на вопросы сына не реагировал. Тельнецкий, чувствуя какую-то проблему, пригласил отца войти. Никанор Иванович просьбу сына не услышал. Тельнецкий взял отца за плечо и чуть не силком проводил в кабинет. Придвинул ему стул, приказным тоном усадил его, сам присел напротив и задал вопрос:

– Отец, что случилось?

Никанор Иванович вздрогнул и протянул сыну письмо. Тельнецкий открыл его, увидел знакомый почерк, стал читать. Не успел Тельнецкий прочесть и двух строк, как в кабинете зазвонил телефон. Он взял трубку, больше слушая, отвечал короткими фразами: «Да. Так точно. Сегодня исполнено. Будет выполнено в срок согласно приказу. Приму самые жёсткие и эффективные меры. Есть. Так точно. Банда ликвидирована. Подтверждаю. Я сам лично опознал Вертинского. Когда он был ещё жив, я с ним разговаривал и подтверждаю – это он. С ним были два бывших сыщика из охранки. Все они расстреляны. Нет, не мои бойцы-красноармейцы. Мой отец, инженер из местных и семья Барковских, причём в полном составе, все мне помогли. Барковский лично застрелил одного. Так точно. Я, кстати, Барковского и предлагаю на должность комиссара по аграрному и промышленному хозяйству губернии. Очень разумный. Думающий. Нет, он как раз поэтому и подходит. Ранее он никогда не был членом администрации – ни губернии, ни города. Нам нужно думать на много шагов вперёд, а он толковый хозяйственник. Уверен, организует аграрную кампанию, – и в конце разговора, после выслушивания каких-то рекомендаций, твёрдо закончил: – Благодарю вас, но позвольте не воспринимать всерьёз критику человека, к которому я бы не обратился даже за советом», – после этих слов человек на том конце провода помолчал и, выдержав небольшую паузу, попрощался. Тельнецкий повесил трубку, замер на несколько секунд, будто фиксируя в памяти разговор, потом повернулся к отцу. На удивление, Никанор Иванович был заметно живее, чем две минуты назад. Он даже поинтересовался: