Куда боятся ступить ангелы
Шрифт:
– Я задержала вас, - упавшим голосом произнесла она.
Он решительно направился в лоджию и принес оттуда большой глиняный таз, грязный изнутри. Вытер его скатертью. Достал медный чайник с горячей водой, налил ее в таз, разбавил холодной водой. Порылся в кармане и извлек оттуда кусок мыла. Затем взял младенца и, не вынимая сигары изо рта, начал его раскутывать. Мисс Эббот направилась к выходу.
– Зачем вы уходите? Простите меня, но мы можем разговаривать, пока я буду его мыть.
– Мне больше нечего сказать, - ответила она. Ей оставалось только найти
– Побудьте еще минутку! Вы его не видели.
– Я видела, с меня достаточно, спасибо.
Последнее покрывало было снято, двумя руками Джино протянул ей брыкающееся бронзовое тельце.
– Подержите его!
Она не хотела брать.
– Я ухожу сейчас же, - вырвалось у нее: слезы (не те слезы, которых она боялась) навернулись ей на глаза.
– Кто бы поверил, что его мать была блондинкой? Он весь смуглый, до единого дюйма. Нет, поглядите, как он красив! И подумать только - он мой! Мой навечно. Даже если он меня возненавидит, все равно он мой. Это от него не зависит, он сотворен мною, я его отец.
Уходить было поздно. Она не могла объяснить - почему, но поздно. Когда Джино прижался к сыну губами, она отвернулась. Зрелище это было слишком непохоже на умилительную сцену в детской. Этот человек был величествен, он являл собой часть самой Природы. Ни в какой любовной сцене не поднялся бы он на такую высоту. Ибо непостижимые физические узы связывают родителей с детьми, но, по печальной и странной иронии судьбы, не связывают детей с родителями. Если бы мы, дети, могли отвечать на родительскую любовь не благодарностью, а равной любовью, жизнь потеряла бы значительную долю трагизма и убожества и мы стали бы неизъяснимо счастливы. У Джино, страстно сжимающего сына, у мисс Эббот, благоговейно отводящей глаза, - у обоих были родители, которых они и вполовину так не любили.
– Можно, я помогу вам мыть его?
– робко спросила она.
Он молча передал ей сына, они опустились на колени друг подле друга и стали закатывать рукава. Ребенок перестал плакать и в неукротимой радости засучил руками и ногами. Мисс Эббот, как всякая женщина, любила мыть и чистить, а тем более когда дело касалось человеческого существа. Занимаясь в приходе благотворительностью, она приобрела богатый опыт обращения с детьми. Скоро Джино перестал давать ей указания и только благодарил ее.
– Как вы добры, - бормотал он.
– И в таком красивом платье. Он уже почти чистый. Удивительно, у меня ушло бы на это все утро! С ребенком куда больше возни, чем можно подумать. А Перфетта моет его так, будто стирает белье. Он потом кричит часами. У моей жены должна быть легкая рука. Ух, как он брыкается! Он вас забрызгал? Простите.
– Готово. Теперь мягкое полотенце, - приказала мисс Эббот, необычайно возбужденная процедурой.
– Сейчас, сейчас!
– Он с видом опытного человека шагнул к шкафу. Но он и представления не имел, где взять мягкое полотенце. Обычно
– И немного талька.
Он в отчаянии ударил себя по лбу. Очевидно, запас талька вышел. Она пожертвовала свой чистый носовой платок. Он поставил ей стул в лоджии, которая глядела на запад и поэтому хранила еще приятную свежесть. Мисс Эббот села спиной к расстилавшимся двадцати милям пейзажа, и Джино положил ей на колени мокрого младенца. Тот сиял здоровьем и чистотой и словно отражал свет, как медная посуда. Точно такого, но только томного младенца Беллини сажает на материнские колени, Синьорелли бросает корчащегося на мраморные плиты, а Лоренцо ди Креди, более почтительный, но менее проникнутый божественным духом, осторожно укладывает на цветы, подсунув ему под голову пучок золотистой соломы. Джино какое-то время созерцал их стоя. Потом, чтобы удобнее было смотреть, опустился на колени возле стула и молитвенно сложил руки.
Так и застал их Филип - вылитые Дева с Младенцем и поклоняющийся волхв.
– Привет!
– воскликнул он, радуясь такой отрадной картине.
Мисс Эббот не ответила на приветствие, неуверенно встала и отдала ребенка отцу.
– Не уходите!
– шепнул Филип.
– Яполучил вашу записку. Я не сержусь, вы совершенно правы. Вы мне действительно нужны, без вас я ни за что бы не справился.
Не проронив ни слова, она прижала руки ко рту, словно испытывая мучительную боль.
– Синьорина, пожалуйста, останьтесь, вы были так добры.
Она вдруг расплакалась.
– В чем дело?
– мягко спросил Филип.
Она попыталась что-то сказать и, горько рыдая, выбежала из комнаты.
Мужчины уставились друг на друга. Потом, словно сговорившись, бросились в лоджию. Они успели увидеть, как мисс Эббот исчезла за деревьями.
– В чем дело?
– повторил Филип. Ответа он не получил, да ответ и не был ему нужен. Произошло что-то странное, что именно - он и не пытался догадаться. Возможно, потом он узнает от мисс Эббот.
– Так какое у вас дело?
– недоуменно вздохнув, произнес наконец Джино.
– Мы... мисс Эббот, вероятно, вам рассказала?
– Нет.
– Но ведь...
– Она пришла по делу. Но потом забыла про него, и я тоже.
Перфетта, обладавшая даром не находить тех, кого искала, вернулась и громко сетовала на большие размеры Монтериано и путаницу улиц. Джино поручил ей присмотреть за сыном. Затем предложил Филипу сигару, и они перешли к делу.
VIII
– С ума сошла!
– вскричала Генриетта.
– Она положительно и бесповоротно сошла с ума!
Филип счел благоразумным не противоречить.
– Зачем она сюда явилась? Ответь-ка. Что она делает в Монтериано в августе месяце? Почему она не в Нормандии? Ответь. Она-то не скажет. Но я скажу: она явилась сюда, чтобы сорвать наши планы. Она пронюхала о материнских замыслах и предала нас. О Боже, как болит голова!
Филип имел неосторожность ответить: