Куда боятся ступить ангелы

Форстер Эдвард Морган

X

– Ему придется на ней жениться, - сказал Филип.
– Сего­дня утром, когда мы покидали Милан, я получил от него письмо. Он зашел слишком далеко, чтобы идти на попятный. Это обошлось бы ему чересчур дорого. Не знаю уж, насколько он расстроен, подозре­ваю, что меньше, чем мы думаем. Но в письме нет ни слова упрека нам. По-моему, он и в душе не сердится на нас. Я никогда еще не по­лучал такого полного прощения. С той минуты, как вы помешали ему убить меня, не прекращалась видимость идеальной дружбы Он выхаживал меня, солгал

ради меня на дознании, он плакал на похо­ронах, но можно было подумать, будто это у меня умер сын. Правда, он поневоле излил всю доброту на одного меня - он огорчен до глу­бины души тем, что так и не познакомился с Генриеттой и почти не виделся с вами. В письме он снова это повторяет.

– Поблагодарите его, пожалуйста, когда будете писать, - попроси­ла мисс Эббот, - и передайте от меня наилучшие пожелания.

– Да уж непременно.

Филип поразился тому, с какой легкостью она отошла от Джино. Сам он оказался связанным с ним тесными, почти угрожающими его душевному спокойствию узами. Джино обладал типично южным умением завязывать дружбу. Между делом он вытаскивал из Филипа его внутренний мир, выворачивал его наизнанку, перекраивал на новый лад и давал советы, как употребить его лучшим образом. Ощущение получалось приятное, так как хирург он был вкрадчивый и искусный. Но уезжал Филип с таким чувством, будто в нем не ос­талось ни одного тайного уголка. В последнем письме Джино опять умолял Филипа во избежание домашних неурядиц «жениться на мисс Эббот, даже если приданое невелико». Но вот как мисс Эббот после столь трагических взаимоотношений могла так легко вернуть­ся к условностям и невозмутимо посылать формальные заверения и пожелания - не укладывалось в его мозгу.

– Когда вы в следующий раз увидитесь с ним?
– спросила она.

Они стояли в коридоре поезда, неторопливо взбиравшегося вверх к Сен-Готардскому туннелю, увозя их из Италии.

– Надеюсь, будущей весной. Возможно, мы покутим в Сиене денька два на деньги его новой жены. Это один из решающих дово­дов в пользу того, чтобы жениться на ней.

– У него нет сердца, - осуждающе проговорила она.
– Он вовсе не горюет о сыне.

– Нет, вы ошибаетесь, очень горюет. Он несчастен, как и все мы. Просто он не считает нужным притворяться, как это делаем мы. Он был уже однажды счастлив и думает, что можно повторить то же еще раз.

– Он говорил, что никогда больше не будет счастлив.

– Говорил в порыве отчаяния. А потом успокоился. Мы, англича­не, делаем такие заявления в спокойном состоянии, то есть когда са­ми в это больше не верим. Джино не стыдится быть непоследова­тельным. Вот одна из черт, которые мне в нем нравятся.

– Да. Я не права. Это верно.

– Он гораздо честнее перед самим собой, чем я, - продолжал Фи­лип, - и для этого ему не нужны никакие усилия, и он не гордится собой. А вы, мисс Эббот? Приедете вы в Италию следующей вес­ной?

– Нет.

– Жаль. Когда же вы сюда вернетесь?

– Думаю, никогда.

– По какой же причине?
– Он уставился на нее, как на заморское чудо.

– Теперь я понимаю эту страну. Ехать сюда мне больше незачем.

– Понимаете Италию?
– воскликнул

он.

– Вполне.

– Ну, а я нет. И не понимаю вас, - пробормотал он себе под нос, отходя в другой конец коридора. Он уже очень любил ее и страдал, когда чего-то не понимал в ней. Он пришел к любви духовным пу­тем: сперва его тронули ее мысли, ее доброта, благородство, теперь они преобразили всю ее, жесты, движения. Красоту внешнюю, кото­рая обычно сразу бросается в глаза, красоту волос, голоса, рук он за­метил в последнюю очередь. Джино, не имевший понятия о много­образии путей, ведущих к любви, бесстрастно похвалил эти ее каче­ства.

Почему она так загадочна? Одно время он так много знал о ней - что она думает, чувствует, мотивы ее поступков. А сейчас он знал только, что любит ее. Между тем как раз знание это сейчас так при­годилось бы ему. Почему она не хочет приезжать в Италию? Почему избегала его и Джино с того вечера, как спасла им жизнь? Пассажи­ров было мало. Генриетта дремала в отдельном купе. Филип должен задать эти вопросы сейчас. Он быстро вернулся назад по коридору.

Мисс Эббот встретила его вопросом:

– А вы решились на что-нибудь?

– Да. Я не могу жить в Состоне.

– Вы сообщили об этом миссис Герритон?

– Написал из Монтериано. Пытался объяснить - почему. Но она меня все равно не поймет. С ее точки зрения, дело уладилось. Улади­лось печальным образом, поскольку ребенок умер, но тем не менее с этой историей покончено, и наш семейный круг может больше себя не тревожить. Она даже на вас не будет сердиться. В конечном ито­ге вы никакого ущерба нам не нанесли. Если, конечно, не вздумаете рассказывать о Генриетте и затевать скандал. Итак, мои планы - Лондон и работа. А ваши?

– Бедная Генриетта!
– заметила мисс Эббот.
– Как будто я имею право осуждать ее! Или кого бы то ни было.

И, не ответив на вопрос Филипа, она пошла навестить больную.

Филип удрученно поглядел ей вслед и так же удрученно уставил­ся в окно. Все волнения прошли - дознание, недолгая болезнь Ген­риетты, его собственный визит к хирургу. Он выздоравливал телом и душой, но выздоровление не принесло ему радости. В зеркале, ви­севшем в конце коридора, он видел свое осунувшееся лицо, ссуту­лившиеся плечи, стянутые перевязью. Жизнь была грандиознее, чем ему казалось раньше, но еще менее наполнена. Раньше он видел спа­сение в напряженной работе, в стремлении к справедливости. А те­перь понял, как мало они помогут.

– Поправляется Генриетта?
– спросил он. Мисс Эббот уже верну­лась.

– Скоро она станет прежней Генриеттой, - последовал ответ.

После острой вспышки болезни и раскаяния Генриетта быстро возвращалась в свое нормальное состояние. На какое-то время она, по ее выражению, была «абсолютно выведена из равновесия», но очень скоро ей стало казаться, что, кроме смерти бедного малютки, все в полном порядке. Уже она говорила о «несчастном случае», воз­мущалась тем, что «когда хочешь сделать лучше, то непременно ни­чего не удается». Мисс Эббот устроила ее поудобнее и ласково поце­ловала. Но ушла от нее с ощущением, что Генриетта, как и ее мать, считает дело законченным.