Куда исчез Филимор? Тридцать восемь ответов на загадку сэра Артура Конан Дойля

Фрай Макс

– ...модели оружия?
– робко подсказала Лиз.

– ...или, к примеру, мотивы преступления, пол, цвет кожи преступника и его... ммм...

– ...сексуальные предпочтения, - с удовольствием закончил полицейский.

* * *

– ...только не говори, пожалуйста, что эта корова снималась в рекламе "Смайлз"! С тех пор она набрала по крайней мере пять кило, а то и все семь! Она жрет как бегемот! Почему бы не поставить в кадр Быка Малиганна? Пусть тряхнет мошной! Или - лучше приведи свою бабушку! Ту, что играла у Гриффита... Кстати - хорошая идея. Нужно только найти выгодный ракурс... Все будет лучше, чем это!

Честно говоря, просто с души воротит...
– вот что сказал Пол Андерсон, менеджер по рекламе, имея в виду только что отснятый материал.

– Она не так уж плоха, - возразил г-н Фишер, менеджер по рекламе.
– Черт возьми, Пол, тебе бы шампанское рекламировать, а не белье.

– Не пикируйтесь, мальчики, - сказала Лиз, начальник отдела рекламы и сбыта.

– Прошу прощения, мне срочно нужно...

– СТОП!
– сказал полицейский.
– Ну-ка, отмотаем назад!

– СТОП!
– закричал режиссер.
– Перекур - пятнадцать минут (время пошло)!

– Меня распнут!
– сообщил коллегам Пол Андерсон, менеджер по рекламе.
– Меня повесят на собственном галстуке - если мы немедленно, прямо теперь не придумаем, как убедить клиента в том, что эта сцена - не блевонтин! Мне нужны аргументы!

– Мне нужно проветриться!
– сказала Лиз, начальник отдела рекламы и сбыта.

– Мне нужен кофеин, желательно - в невообразимых количествах, - заявил г-н Фишер, менеджер по рекламе, - как насчет накофеиниться по полной программе?

– ДАЛЬШЕ!
– сказал полицейский.

– Только не здесь! Вон там, через дорогу, - протянул руку Пол Андерсон, менеджер по рекламе, - от здешнего капучино у меня...

– ДАЛЬШЕ!
– сказал полицейский.

– ...не понимаю, почему ты так нервничаешь?
– спросил г-н Фишер, менеджер по рекламе - По-моему, всё в пределах нормы...

– Пол - перфекционист, - сказала Лиз, начальник отдела рекламы и сбыта, - за это мы ему и платим.

– Да, но...
– возразил г-н Фишер.

– Раскройте глаза, тупицы!
– закричал Пол Андерсон, менеджер по рекламе.
– Это же отвратительно! Вы только посмотрите на эту жирную сволочь! Она же меня убивает! Она душит меня! Где твои глаза, Фишер? Только не говори, пожалуйста, что эта корова снималась в рекламе "Смайлз"...

– СТОП!
– закричал полицейский, - Я требую немедленного проведения СЛЕДСТВЕННОГО ЭКСПЕРИМЕНТА! Подать авто! Три минуты на сборы (время пошло)!

2

Если сесть в бомбардировщик, заправленный под завязку первоклассным топливом, в один из новейших засекреченных самолетов, который напоминает хищного черного ската, плоского, как древесный лист, невидимого для спутников и радаров, если захлопнуть полупрозрачный колпак, натянуть кислородную маску, запустить мощный реактивный двигатель и взмыть над миром, подобно безжалостному Ангелу Возмездия, если при всем при этом намеренно пренебречь гуманитарными идеями, плюнуть на все без исключения общечеловеческие ценности, похерить Заповеди и подпалить перышки Голубю Мира, если произвести все эти действия в указанной последовательности, рано или поздно в прицеле аппарата для бомбометания появится город Нью-Йорк - как нельзя лучше отвечающий критериям Истинного Алтаря Гнева Господня.

Размышляя об этом, полковник Уоллес, проводивший тренировочный полет, не мог не поддаться соблазну и, мысленно перекрестившись, заложил крутой вираж на высоте

пятнадцать километров над уровнем моря. Поскольку самолет, которым он управлял, был невидим для радаров, вся королевская рать диспетчеров осталась в неведении относительно маневра, не предусмотренного штатным расписанием.

Полковник не собирался бомбить Нью-Йорк. Он всего лишь хотел увидеть улицы и башни Нового Вавилона на экране прицельного устройства. По правде говоря, он проделывал это каждый четверг вот уже два года кряду, и ни одна золотопогонная сволочь до сих пор не вычислила его.

Он был неуязвим для гнева свыше, равно как и для сотен радаров, сканирующих денно и нощно небо над Соединенными Штатами. Но даже если бы его вывели на чистую воду и однажды ему пришлось предстать перед Высшим военным трибуналом, он не знал, что ответить на вопросы, которые ему задали бы в первую очередь:

Зачем было менять утвержденный командованием маршрут?

Зачем было маячить над вечерним городом, рискуя столкновением с гражданским или полицейским вертолетом?

Зачем было пялиться на горожан, используя высокоточную секретную оптику?

Зачем было снимать кислородную маску, откидывать защитный колпак (за одно это грубейшее нарушение полагается пожизненное отстранение от полетов) и закуривать трубку, набитую крупнолистным табаком "Aero"?

Зачем было опускаться ниже допустимой техническими правилами высоты и заглядывать в окна высотных зданий, рискуя оборудованием стоимостью в миллиард долларов?

Зачем было устраивать гонки над нью-йоркскими улицами, лавируя между небоскребами?

Ни на один из этих вопросов полковник Уоллес, пилот секретного самолета, не знал ответа.

* * *

Первым на экране возникло лицо толстяка, которого полковник сразу окрестил про себя Жиряем. В соответствии с Классификационным Перечнем Толстяков это был человек из разряда Нудных Взрывоопасных Красномордых Толстяков. Такие толстяки, насколько было известно полковнику Уоллесу, живут в постоянной обиде на мир за то, что он не соответствует их представлениям о Лучшем Мире, и умирают от разрыва аорты или внезапного удушья во время принятия пищи.

Бледный красавчик, то и дело промокавший лоб бумажной салфеткой, был произведен - соответственно - в Жердяи (не то чтобы он был чрезмерно худощав, но - эти двое являли собой настолько разительный контраст, что полковнику ничего другого не оставалось, как подчеркнуть их различие при помощи единообразных, но разнонаправленных кличек). Человек этот выглядел подавленным, усталым, при этом все же пытался удержать на лице презрительно-надменную гримасу, что удавалось ему с каждой минутой все хуже и хуже.

Третьим персонажем трагедии (в том, что это - трагедия, полковник нисколько не сомневался) была худощавая блондинка, которую Уоллес без колебаний отнес в разряд Очкасто-Стервозных Офисных Блондинок Повышенной Слезоточивости и окрестил Барби (честно говоря, в последнее время он частенько злоупотреблял этой кличкой: если бы всех блондинок, которых он называл Барби, в самом деле звали Барби, нью-йоркские социологи, изучающие масштабные общественные процессы, от ужаса покрылись бы герпесом).

Первые две или три минуты Уоллес склонялся в сторону Шекспировской Драмы с Убийством (возможно - самоубийством) в финале: Жиряй - обманутый муж, Жердяй - горе-любовник, Барби - порочная (или - непорочная, в зависимости от обстоятельств и авторского каприза) Пенелопа, но, присмотревшись повнимательнее, понял, что Жиряй, судя по всему, человек служивый, и его натуральный апломб происходит из парадоксальной верности Долгу, которую толстяк, вероятнее всего, понимает превратно.