Куда уходит детство
Шрифт:
– Будет тебе, окстись. Перед таким-то праздником, грех на душу принимать. И не стыдно тебе, старая, – корила её бабушка Лида, истово крестясь от греха подальше.
Под говор и смех старушек Ванька одевался на выход: скорее домой…
– Завтра Рождество Христово, в церковь с утра надо, – придя домой, бабушка занялась хозяйством с новыми силами: достала с полки квашню, банку с мукой. – Тесто поставлю, Батины обещались прийти.
– Валяй, божья старушка, – посмеивался довольный их возвращением
Ванька сонно улыбнулся и зевнул, вылезая из-за стола.
– Сомлел, милок, – подошла к нему бабушка. – Пойдём в кровать.
– Я спать не буду, мы с дедом ночью костры жечь пойдём…
– До ночи долго, отдохни пока, а я тебе сказку поведаю, – уговаривала она внука, провожая в спальню и укладывая в кровать.
– Я про войну люблю, или про колдунов, страшные …
– Вот и я толкую, – усмехнулась бабушка, усаживаясь на стоящий рядом скрипучий сундук. – Будто во время войны ходил вещий старец по городам и сёлам, и там где пройдёт, фашистов вскорости изгоняли.
– Мне папа рассказывал, как он с фашистами сражался, – вспомнил Ванька, глядя в скованное морозом окно. – А вещий старец, колдун?
– Не перебивай, слушай лучше. Так вот, будто знал старец заговор такой, как врага одолеть. Будто шёл он чистым полем ко дремучему лесу, ко ручью студенцу, где стоит старый дуб мокрецкой, а возле лежит горюч-камень Алатырь. Под этим камнем живут семь старцев…
– А почему семь старцев? – допытывался внук сонным голосом.
– Чтобы не было врагу покоя ни днём ни ночью, – пояснила бабушка. – Так вот, отвалил он этот камень Алатырь и призвал старцев, поклонился им низёхонько: «Отпирайте вы, старцы, сундуки свои железные…»
Слышит Ванька бабушкин голос, а видит необыкновенный сон: вот он отваливает огромный камень, выходят из земли старцы, несут ему меч.
– Вот тебе, Иван – крестьянский сын, меч – кладенец. Иди с этим мечом смело на врага, не бойся … – говорит Ваньке передний старец.
– Я не боюсь, я буду героем! – громко отвечает Ванька, засмотревшись на грозных старцев.
… – и тогда обретёшь ты силу великую, и победишь ворогов окаянных всех до единого, как отцы и деды наши побеждали.
…«Замыкаю свои словеса замками железными, бросаю ключи под горюч-камень Алатырь! И ничем мой заговор не отмыкается», – закончила бабушка своё повествование и встала потихоньку.
– Бабаня, – спохватился Ванька, – о чём заговор, в сундуках что?
– Заспался, – улыбнулась бабушка, приглаживая внуку вихры, – и самое интересное прослушал. Слова говорил такие, после которых люди на смерть за Родину идут, и не боятся. А в сундуках тех сила наша несметная, секрет её враги разгадать не могут, от того боятся нас пуще смерти. Спи, давай, – она поправила одеяло и не успела выйти, как Ванька уже крепко спал.
– Охо-хо, старость не радость, с мальцом-то хлопот полон рот, за день намаешься, – вздыхала
– Без хлопот, что за жизнь? Без него скушно было, – дед сидел за столом и шумно пил чай вприкуску с сахаром, поглядывая в темнеющее окно.
…А Ваньке в это время снился уже другой сон, ночной, долгожданный: будто он с дедом в саду зажигает костры вокруг яблонь, и густой дым окутывает деревья, отгоняя мороз.
Поодаль стоит одинокая, застывшая в лунном свете дикая яблонька, и кажется Ваньке, будто она стонет от лютого холода…
– Что надулся, как мышь на крупу, – добродушно посмеивался дед, глядя на обиженное лицо внука. – Мороз трескучий был, аж дыхание перехватывало. Вот подрастёшь маненько, тогда другое дело.
Хлопнула сенная дверь, и через мгновение вошла розовощёкая с морозу бабушка: на её круглом благостном лице застыла умиротворённая улыбка.
– К обедне ходила? – оживился догадливый внук. – Чего принесла?
Он нетерпеливо ожидал, пока улыбающаяся бабушка бережно вешала на гвоздь плюшевый пиджак с шалью.
– Мороз-то поутих, кажись, – она протянула внуку просвирку.
Грызя божий дар, он более миролюбиво глянул на деда:
– Дед, а ваш город на горючем камне построили? Ну, на том месте?
– Может и так, – сухощавое лицо деда просветлело. – Заложен он был ещё при царе Иване Грозном, как сторожевой город…
– Хлебом не корми, только бы ему истории разные калякать, – ворчала бабушка, снимая с квашни марлю и засучивая рукава.
Ванька восторженно кинулся к нему на колени, обхватил за шею:
– Ты рассказывай, не слушай бабушку. Пусть она тесто месит.
– Тогда каждую осень караулы наши степь за лесом жгли, чтобы значит, ногайцы в присурье не ворвались.
– Ногайцы, это татары, дедуленька? – взволнованный Ванька замер.
– Они самые, – подтвердил дед, – Ногайская Орда. Как нагрянут бесчётно с Дикого Поля, сколько народу извели, в полон угнали, не счесть. Вот и построили города-крепости цепочкой, вдоль леса, от набегов, значит. Город наш знатный, – с гордостью произнёс он, – его когда-то разинский атаман Нечай брал. Говорят, сам Степан Разин в пещерах на Стрелке прятался, когда воеводы царские войско его под Симбирском разбили. Бывал я в тех пещерах, в детстве ещё.
– Далеко они, дедуленька? Пойдём туда!
– Вот лето настанет, видно будет…
Бабушка старательно месила тесто: ноздреватое, тягучее, оно поскрипывало и пищало под уминавшими его бабушкиными руками.
– Запарилась, – выпрямившись, она весело смотрела на примолкших, было, собеседников. – Проголодались, поди. Сейчас самовар поставлю.
– Емельян Пугачев у нас бывал, правил суд да расправу над помещиками, – деду приятно было говорить об истории родного города. – Всесоюзный староста Калинин в восемнадцатом приезжал, речь держал перед народом, на привокзальной площади.