Куда уходит кумуткан. Брат мой Бзоу
Шрифт:
В день, на который назначили жертвоприношение, Аюна была сама не своя. Металась, беспричинно смеялась, злилась. Её дважды выгоняли с уроков, отводили к завучу. После школы Аюна ушла в штаб. Заперлась там с Максимом и сказала, что никуда не выйдет до тех пор, пока руки её отца не омоются кровью всех трёх барашков. Максим не обрадовался этому. Хотел ещё поиграть во дворе, но оставлять сестру в одиночестве не решился.
Первый час они сидели без слов, в напряжении. Потом Максим предложил сыграть в морской бой. Постепенно ребята развеселились. Морской бой сменился балдой, виселицей,
Максим и Аюна рассказали Саше, что задумали следующим летом перестроить штаб в бурятскую юрту и защитить его настоящими шаманскими оберегами. Саша согласился помочь. Кроме того, обещал принести новую икону и раздобыть Библию. Её можно будет положить в тайник с оружием, чтобы оно напитывалось силой.
– «Бурхан» превратится в крепость! Ни один враг к нему не подступится, это точно, – радовался Максим. – Это вам не крышечки от газировки и не наклейки из «Властелина колец».
– Точно, – согласилась Аюна.
– Точно! – кивнул Саша и тут же добавил: – Нужно будет натаскать кирпичей со стройки и раздобыть цемент. Сделаем стены в три, а лучше в четыре слоя. А снаружи оплетём ветками, чтобы совсем спрятаться. Будто и не штаб, а просто куст!
Ребята смеялись и на пути домой ещё долго, перебивая друг друга, обсуждали, как украсить и укрепить «Бурхан».
Битва при Аргуне
Утром прохожие наблюдали, как мальчик в синем пуховике, шапке-ушанке и валенках бежал вдоль дороги. Падал в сугроб. Оглядывался. Поднимался и мчался дальше, к последнему подъезду одиннадцатого дома.
Если бы среди прохожих были дети, они бы, конечно, разглядели, что это не просто мальчик. Это лазутчик, прятавшийся от вражеских стрел. За его спиной развевался порванный плащ с жёлтой эмблемой «Бурхана». На медных доспехах виднелись вмятины от тяжёлых ударов палицей и мечами. Наручи треснули и были вымазаны кровью – самого лазутчика и тех, кого он успел ранить.
На юго-восточной окраине Городка собирались силы Мордора. Оседлав косматых варгов, орки пересекали площадку Тролегора, Вонючее ущелье и стягивались к основанию Эвереста. В Крепости сидел их вождь – Сёма, от пят до макушки закованный в чёрную сталь. В прорези забрала красным огнём светились его глаза, полные ненависти ко всему живому, и прежде всего к обитателям «Бурхана», посмевшим оскорбить его, Сёму, лично.
Он молча взирал, как собирается войско. Всматривался в их трепещущие стяги, прислушивался к их рычанию. Они ждали, когда повелитель прикажет выйти в путь. В нетерпении ударяли мечами по щитам, улюлюкали, топали ногами в сапогах из грубой кожи. Но Сёма не торопился. Хотел насладиться мощью армады. Знал, что она защитит его от любого неприятеля. Никто не посмеет вторгнуться в его мир, границы которого охраняли зубастые тролли и громадные пауки.
– Идём уже? – позвал Карен.
– Идём, – кивнул Сёма.
Войско двинулось. Впереди, гремя стальными доспехами и выставив
Ненадолго остановились у руин древней крепости Изенгард, на местном наречии названной Алькатрасом. Сёма отправил Нагибиных к Изенским бродам на разведку. Вдвоём они короткими перебежками, прячась за деревьями и кустами, спустились к покрытой льдом реке. Там и произошла первая стычка. Отряд обнаружил лазутчика – Костю. Ранили его стрелами. Юра Нагибин успел схлестнуться с ним на мечах. Но лазутчик сбежал. Преследовать его не было смысла. В Котле, по ту сторону брода, могла быть засада. Нагибины вернулись к Изенгарду, а Костя, перевязав раны и поглядывая на прогорклое небо – там могли появиться назгулы, – опрометью бросился к границе Рохана.
Он должен был предупредить Максима об опасности. Вождь «Бурхана» предвидел, что мордорцы пойдут этим путём. Отправиться через Медвежьи леса они бы побоялись: Сёма не любил Бутырку. Кроме того, все знали, что тоннель под балконами забаррикадирован, а продраться через таёжные кусты было невозможно. Саша, Максим и Аюна ещё в декабре залили баррикаду водой. Теперь её покрывала толстая корка льда. Растопить такое заграждение не смогло бы даже сильное огненное заклинание.
Бурханцы ждали сигнала. Костя обещал предупредить о нападении, но у него оставались и другие поручения. Пробежав через весь Котёл, он приблизился к последнему подъезду.
Прохожие увидели, как Костя забрасывает снежками окно на первом этаже. Они не понимали, что лазутчик нарочно тревожит Улей. Это было частью плана.
В Улье жил древний Шершень. Одетый в чёрное, с тростью, он выскакивал из подъезда, хватал детей, лупил их, кусал жёлтыми вставными жвалами, а потом съедал. От него пахло пылью и кислыми яблоками. Ребята заглядывали к нему в окно, надеялись увидеть, как устроен Улей, но всё тщетно, Шершень никогда не раздвигал шторы. Таился в затхлом, болезненном мраке. Он был одинок, с таким старикашкой никто не хотел жить. У него даже собаки не было. Мама Максима говорила, что для одинокого человека неприлично жить без собаки или кошки. Максим издалека кричал Шершню об этом, обзывал его хромым и одиноким, а потом, смеясь, улепётывал куда подальше.
Шершня не любили даже взрослые. Говорили, что он бирюк, что в свою квартиру, куда со всех помоек округи натаскал добрую тонну мусора, никого не пускает, что он давно выжил из ума. Даже пенсию Шершень получал на лестничной площадке. Не пускал к себе ни сантехников, ни переписчиков, ни участкового, которому названивал чуть ли не каждую неделю. На улицу выходил редко. Шёл до ветеранского магазина, заглядывал в «Колобок» и быстро возвращался назад, будто свежий воздух ему вреден и дышать он может только пылью своей конуры.