Куда улетает Ангел
Шрифт:
Предчувствие молодую женщину не подвело. Едва ядреное солнце заявило о своем приходе, Мироновых ожидало неожиданное прибавление в хозяйстве. Без помощи людей, хотя отела ожидали только недели через две, а то и все три, не раньше, вдруг очистилась их первотелка. Параскева принесла телице свежеприготовленное пойло и от неожиданности испугалась, увидев лежащих на сухой травянистой подстилке рядом со стоящей коровой сразу двух телят. «Как же похожи эти рыжики на свою мать!..» – испуг женщины сменился большим удивлением. Малыши были еще слабенькими, а из больших черных глаз животного, смотревшего на сбежавшихся в сарай домочадцев, выкатились крупные слезы.
Оторопев, Параскева увидела в глазах животного горькую печаль, а не радость
– Святы Боже! Век такого не бачила. Не к добру тое… – испуганно перекрестилась и заплакала стоявшая у калитки свекровь, увидев, как из черных коровьих глаз снова потекли крупные, с цельный горох, слезы.
– Да брось ты, старая, невесть что несешь с утра! Дело лучше делайте свое, бабье! Невестке расскажи, как управиться, скотина не ждет, не божкай! – старик почему-то разозлился на нее, что бывало очень редко, недовольно посмотрел на жену и, сплюнув под ноги, вышел из сарая.
«Не к добру тое…» – мысленно за старой Агриппиной повторила и Параскева, но заставила себя не думать о плохом: восход солнца и приятные лесные запахи пророчили, что сегодня все будет хорошо.
Когда солнце высоко поднялось над лесом, невестка выдоила первотелку, за что та пыталась уже с благодарностью лизнуть ее в щеку, немного развеселив молодую хозяйку. Затем предстояла непростая задача: свекрови и невестке изрядно пришлось намучаться, чтобы напоить первым желтоватым молозивом новорожденных телят. Они совсем не умели глотать, давились, выплевывая большую резиновую соску.
За этим необычным, невиданным ранее действом, которое совершали в хлеву мама и бабушка, через отверстие в двери, затаив дыхание, внимательно наблюдали пятилетняя Зинка и полуторалетняя Шурочка, тоже проснувшиеся как никогда рано.
Когда семья Мироновых позже обычного собралась за столом, в хату вошел тот, кого еще несколько минут назад мысленно вспоминали все взрослые, направив свои взгляды на иконы двух святых – Николая Угодника и Параскевы Пятницы (ее, свою защитницу, в память о матери принесла в этот дом невестка), которые украшали красный угол в обрамлении вышитых рушников. Только в этом немощном человеке, заросшем и с сединой, опиравшемся на деревянную клюку, ничего не осталось от прежнего красавца Игната, за которого выходила замуж юная Параскева. Только запавшие глаза, такие родные, такие натерпевшиеся, убедительно доказывали, что это он – ее судьба, первая и единственная любовь. А хата наполнилась радостными и счастливыми возгласами:
– Игнатко! Неужто это ты!
– Милый мой!..
– Сыночек! Кровинка моя!.. Что с тобой эти звери сделали?
– Родные!..
– Мама, а кто этот цузой дядя?..
Радости у Мироновых в это летнее утро не было предела. Без расспросов – в семье не было принято говорить о военной службе сына даже в мирное время, – мужчину накормили, отмыли в баньке и переодели во все чистое, а затем уложили спать. Проспал он практически весь день. И только вечером, когда вместе с Параскевой уложили дочерей в чистой половине хаты, Игнат сухо сообщил родителям и жене то, что посчитал необходимым.
Под Белой Церковью капитан Миронов очутился в плену, а затем попал в концентрационный лагерь для военнопленных. Такие же, как он, солдаты, обессилев от холода и голода, десятками умирали каждый день. В лагере кругом была грязь, вся трава вокруг съедена. Игнат был уверен, что не выдержит, тоже умрет, и каждый день терял силы, пока совсем не потерял сознание. Посчитав его мертвым, немцы выбросили тело за колючку. Волей судьбы ему повезло: среди груды мертвецов, едва показывающего признаки жизни, его увидели местные старики. Под покровом ночи, погрузив почти неживого Игната на коляску, притащили к себе домой.
Когда взволнованная рассказом мужа Параскева направилась к заплакавшей во сне Шурочке, Игнат тихо спросил у отца о партизанах. В Веснянке ему, коммунисту и офицеру, оставаться опасно. Это без лишних слов понимали и домочадцы.
Старик признался, что поможет: «Отдохни только пару дней, сынок, но дальше дома не ходи. Немцы здесь, слава Богу, не появляются. Да и староста хороший человек, не выдаст. Я сообщу через верного человека твоему брату, что ты вернулся домой…»
Игнат был рад этой новости.
Младший Миронов тоже был коммунистом и до войны председательствовал в соседнем сельском совете. Своей семьи, хотя уже за тридцать, еще не успел завести. С началом войны в райкоме партии ему приказали организовывать подполье. А теперь, как выяснил Игнат, его младший брат был у партизан комиссаром, и уже дважды навещал своих родных. Адама ждали и на прошлой неделе, не спали всю ночь, однако тот так и не появился. Старики очень переживали и за своего младшего: как бы чего не вышло, не нарвался на лихих людей, которые, пробежал слух, стали появляться в их местах как грибы после дождя. Набегали все больше с украинской стороны, называясь партизанами, но вели себя как бандиты: забирали у людей силой последнее добро. А еще и немцев бойся – не менее страшной беды. Но отцу кто-то подсказал: в планах партизанского командования произошли изменения, отряд перебазировался на новое место, он уже где-то вблизи от их района, так что новая встреча родителей и сына вскоре обязательно состоится. Старые Тимофей и Агриппина немного успокоились, живя надеждами на лучшее. А тут, спасибо Господу, случилась и такая великая радость – живой воротился домой старший сын, о котором больше года не знали, что и думать.
…Восход солнца нового дня уже приближался. Параскева проснулась по привычке рано, но встала не сразу. С минуту еще понежилась в супружеской постели, ощущая почти забытое тихое дыхание и мягкое тепло своего любимого. Игнат был очень нежен с ней, казалось, что в эту их первую ночь после долгого расставания, длившегося больше года, она едва не умерла от распаленной, неудержимой любви и неожиданно вернувшегося счастья. Но вместе с бесконечным блаженством, наполнившем все тело женщины, в ее сердце снова вернулась прежняя тревога за мужа. Вчера признался, что не может оставаться здесь и должен уйти к партизанам.
– Что же будет завтра, Игнат? – снова и снова шепотом спрашивала у него Параскева, но муж молчал. Женщина поняла, что ответа на этот вопрос не знал никто, даже ее любимый.
Она решилась встать и потихонечку выскользнула из постели.
– Ранняя пташка, Параскевочка моя, ты куда? – проснувшись, сонным голосом спросил Игнат.
– Спи, мой любимый, спи… – она наклонилась и с благодарностью за эту долгожданную и счастливую ночь сладко поцеловала мужа. – Я всегда рано встаю…
Светало. Набросив на плечи теплый платок, Параскева вышла на крыльцо и сразу почувствовала что-то неладное: во влажном и неподвижном воздухе устоялся горьковато-едкий дым. Застыв на одном месте, долго пыталась понять, с какой стороны прибился в Веснянку этот чадный запах, но – безрезультатно. Босоножь она медленно прошлась по двору. Ногам было очень приятно ступать по мягкой траве, на которую опустилась прохладная роса. И вдруг Параскева осознала, что смолистый запах гари ощущался везде.