Куда улетают ангелы
Шрифт:
Мне кажется, у женщины, которая регулярно ходит к косметологу делать массаж, маски, обкладывания льдом, меняется не столько кожа, сколько взгляд. «Я — ухоженная женщина. У меня все в порядке. В тридцать восемь я выгляжу на тридцать». И этот взгляд действует на окружающих, как полицейская форма — неоднозначно, но безусловно: я имею право иметь такой взгляд. И все тут.
Через полтора часа я позвонила Ольге на мобильный и поинтересовалась, чем они заняты. Ольга спокойно ответила, что они катаются на пароходе по каналу. У меня тут же подскочило сердце к горлу.
— Ольга!
— А мы и не собирались плавать. Мы сидим на палубе и смотрим вокруг. Правда, Варюша?
Все. Моя радость от того, что из меня делают на два часа голливудскую красотку, мгновенно улетучилась.
— Ольга, я прошу тебя… Ни на секунду не отпускай ее…
Ну что можно объяснить женщине, у которой нет своих детей! Что ребенок, кажущийся уже большим, иногда делает такие вещи… Все проглоченные вилки и все крыши девятиэтажек, с которых снимают пожарные, — на счету не трехлетних, а как раз таких, как Варя. Умненьких, спокойных семилетних деток, честных, послушных, веселых и жутко любознательных.
Все остальное время я дрожала и тряслась в разных креслах, куда меня пересаживали, представляя, как Варя подходит к краю теплохода, а Ольга в это время закуривает сигарету и смотрит в другую сторону или говорит по мобильному. А Варя наклоняется…
— Вам плохо? — визажистка, красившая мне в это время губы, пыталась унять дрожь моего подбородка.
— Да, душно. Наверно, я уже пойду.
Я достала деньги, радуясь, что Ольга не подоспела к этому моменту, и поискала взглядом администратора. Та увидела, что я собралась уходить, и подошла ко мне сама.
— Нет, нет, Ольга Дмитриевна сказала…
Я отдала ей деньги, прекрасно понимая, что это, видимо, пятая или шестая часть того, что я должна была заплатить, и вышла из салона. Я набрала номер Ольги. Он не отвечал. Я села на скамейку около салона, стараясь ровно дышать. Минут через пять я достала зеркальце и все же посмотрела на себя. Прическу менять кардинально я не решилась, просто мне намочили и специальным феном, треплющим волосы в разные стороны, высушили их. Вместе с достаточно агрессивным макияжем выглядело это чудновато. Все равно к четырем часам растрепанные волосы надо будет причесать, а губы подкрасить снова. Я вытерла пальцем розовые тени над глазами, убрала зеркальце в сумку, встала и пошла вокруг детской площадки, на которой я оставила Варю с Ольгой два с половиной часа назад. Раз пятнадцать или двадцать я обошла двор сталинского дома кругом, раз десять набрала номер Ольги и, наконец, увидела, как в арку въезжает ее белая машина.
Ко мне подскочила страшно довольная Варька.
— Мам, знаешь, где мы были?
— На крыше, — я прижала ее к себе.
— Нет, почему… на теплоходе! И потом еще — на колесе обозрения прямо у реки.
Я перевела дух. Хорошо, что я не знала про колесо. Варька пообнимала меня и отстранилась:
— Ма-ам… — произнесла она с некоторым, как мне показалось, ужасом.
— Что, милая моя?
— Ты какая красивая…
— Как невеста? — Я краем глаза взглянула на Ольгу, которая стояла и смотрела, как мы обнимаемся
— Нет, почему… Как… сейчас скажу… — она взяла ручками мою голову и покрутила туда-сюда. — Как жена президента. Американского. Но только не негритянка. Такая… нарядная. И еще гордая.
Я засмеялась, а Ольга, естественно, слышавшая все, подошла ближе, качая головой.
— Лена, ты даже не представляешь, какая у тебя изумительная дочка, какая же ты счастливая… Это целый мир, огромный, прекрасный, которого у меня, например, нет. И не будет уже, — она прищурилась и улыбнулась. — Ну а ты — просто реклама для моих заведений. Надо было попросить сфотографировать тебя до и после. Я тебя умоляю — ходи хоть изредка сюда. Ты себя не узнаешь через полгода.
— Спасибо, Ольга.
Процедуры по омоложению и приведению моего лица и волос в соответствие с модой, временем года и моим собственным возрастом минус десять лет заняли гораздо больше времени, чем я предполагала. Времени у меня оставалось — только доехать без опоздания. Ну, и может быть, забросить Варю домой, то есть на попечение Любови Анатольевны. Тогда я еще успела бы надеть купленную вчера новую одежду. Мы распрощались с Ольгой — мне не хотелось посвящать ее в свои дальнейшие планы на сегодня, просто даже из суеверия, и сели на такси, когда она отъехала.
— Мам, ты волнуешься, да? Почему? — спросила Варя в машине.
— Заметно, малыш? Ты не обидишься, если я пока не скажу?
Успела я минута в минуту, хотя была уверена, что такая точность не требуется. Разве в точности дело, в данном случае?
Я вошла в приемную, за столом секретаря сидела новая девушка, которой я никогда не видела раньше.
— Вам назначали? — спросила она меня.
— Да, на пятнадцать сорок пять. Моя фамилия Воскобойникова.
— Вижу. Минутку, — она нажала на кнопку внутренней связи, но перекрикиваться через динамик не стала, а сняла трубку, поэтому его голоса я не слышала. — К вам женщина, Воскобойникова.
Конечно, я не мужчина и не девочка, но предпочитаю, чтобы меня называли хотя бы «гражданкой». Или «дамой» — хотя с такой художественно растрепанной головой вряд ли я могла рассчитывать на «даму». Тогда — «посетительница». Или — «особа», что ли.
Он встал навстречу мне.
— Я рад.
А сказал так, как будто и не рад.
— Приятно слышать. Но я — по делу.
— Естественно. Прошу, — он показал мне на стул.
Странное, странное ощущение овладело мной. Я сидела и молчала и смотрела на него. А он не торопил меня. Я же была уверена, что сейчас встану и уйду.
— Очень красивый цвет, — он сделал неопределенный жест, по-видимому, означавший, что он похвалил мою кофточку песочно-розового цвета.
Или, может, солнце, падавшее из окна, застряло в моих волосах — я знаю, что это красиво. Как бы трагично ни складывалась моя личная жизнь, я всегда помню, меня этому старательно учила бабушка, пока была жива, что на солнце волосы у меня становятся чудесного оттенка — спелой пшеницы. Я машинально поправила прядь, упавшую на лицо, а он улыбнулся и спросил: