Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Шрифт:
Вадим Межуев: С исторической точки зрения, правильнее все-таки говорить о русской идее. О российской идее я ничего не слышал и не знаю, что это такое.
Алексей Кара-Мурза: В том-то и дело, что национальную российскую идею хотят представить именно как русскую.
Вадим Межуев: Меня интересует русская, а не российская культура, включающая в себя культуру всех народов России. «Русская идея» потому русская, что была рождена гением русского народа, т. е. была русской по своему происхождению. Это не исключало ее обращенности не только к русскому, но к любому другому народу, исповедующему христианские ценности. Можно сказать, что «русская идея» была национальной по форме (по
Алексей Кара-Мурза: Последний вопрос. В докладе написано, что ранние славянофилы создали свой проект «русского модерна». Что это означает?
Вадим Межуев: Не проект русского модерна, а русский проект модерна. Модерн — слово XX века. Оно — иное название современности, пришедшей с Новым временем. Основные контуры этой современности, как они были очерчены в эпоху Просвещения, стали называть «проектом модерна». Славянофилы вслед за немецкими романтиками предложили свой «проект модерна», отличный от просветительского. Он и получил впоследствии название «русской идеи». Ничего другого я не хотел сказать.
Алексей Кара-Мурза: А к чему слово «модерн»?
Вадим Межуев: А что вас смущает в этом слове? Что оно не из XIX века? Но ведь и слово «культура» отсутствовало в русском словаре вплоть до середины XIX столетия. Его не было в словаре Пушкина, Гоголя, Белинского, Тютчева. Значит ли это, что мы не можем использовать его, говоря о том времени? Кстати, и слово «цивилизация» славянофилы, напомню, считали применимым только к Европе, а к России не применимым, хотя сегодня кто только не говорит о «русской цивилизации». Славянофилы, конечно, не пользовались словом «модерн», но отсюда не следует, что его нельзя использовать для обозначения предложенного ими проекта современности, который и стал впоследствии называться «русской идеей».
Игорь Яковенко: Сейчас это называют консервативной революцией…
Игорь Клямкин: Есть еще вопросы? Нет? Тогда я спрошу. Вы опираетесь на традицию русской религиозной философии, сами будучи человеком секулярных взглядов. Как вы вписываете мировоззрение русских религиозных философов в сегодняшний секуляризированный мир и как соотносите их мировосприятие со своим собственным?
Вадим Межуев: Я должен высказаться о своем отношении к религии?
Игорь Клямкин: Не к религии, а к религиозной парадигме мышления. Как вы соотносите с ней современную секулярную эпоху? И свое собственное мировоззрение?
Вадим Межуев:
Все-таки я писал доклад не о себе, а о «русской идее», как ее понимали русские мыслители. Меня можно упрекнуть в том, что я недостаточно полно и точно изложил суть этого понимания, но не надо делать меня ответственным за саму идею. Не я ее выдумал.
Насколько понимаю, вы спрашиваете меня, как я оцениваю «русскую идею», одобряю или осуждаю ее религиозно-нравственный пафос. Не одобряю и не осуждаю, а пытаюсь понять. Ведь тот же пафос свойственен и всей русской культуре. Не станем же мы на этом основании отрицать ее непреходящее историческое значение.
Не надо быть верующим, чтобы понимать огромное значение религиозного опыта в истории любой культуры. Христианская религия лежит в истоке и европейской, и русской культуры. Конечно, религиозный опыт европейских народов отличается от религиозного опыта народа русского, но я не стал бы трактовать это отличие в чью-то пользу. Тот и другой опыт содержит свою долю истины.
Человеческий смысл, содержащийся в опыте православной веры, русская религиозная философия и попыталась выразить в «русской идее». Сам перевод религиозного опыта в идею указывал на европеизацию русской мысли, поскольку только европейцы идентифицируют себя
Игорь Яковенко: А почему православная или коммунистическая карикатура на капитализм принимается за реальное изображение капиталистического общества? Кто сказал, что он бездуховен и эгоистичен? На чем основаны такого рода рассуждения, которые я читаю в вашем докладе?
Вадим Межуев: Я могу назвать огромное число авторов, которые, не будучи православными, марксистами и социалистами, пишут примерно о том же — о поразившем Европу духовном и культурном кризисе. Вот названия некоторых книг, взятые в порядке простого перечисления: «Сумерки идолов», «По ту сторону добра и зла» (Ф. Ницше), «Понятие и трагедия культуры», «Конфликт современной культуры» (Г. Зиммель), «Закат Европы» (О. Шпенглер), «Проклятая культура» (Т. Лессинг), «Германия и кризис европейской культуры» (А. Вебер), «Восстание масс» (Х. Ортега-и-Гассет), «В тени завтрашнего дня: Диагноз духовного недуга нашей эпохи» (Й. Хейзинга), «Кризис европейского человечества и философия» (Э. Гуссерль), «Неудовлетворенность культурой» (З. Фрейд), «Конец Нового времени» (Р. Гвардини)… Если надо, перечень могу продолжить. Тема кризиса европейской культуры является в этих произведениях главенствующей.
Игорь Яковенко: За библиографию спасибо, но может ли, на ваш взгляд, существовать общество, вообще лишенное духовности, каковым выглядит в вашем тексте общество западное? Ведь и само наличие книг о кризисе, которые вы перечислили, свидетельствует скорее о его здоровье, о его способности к самоанализу и самокритике…
Вадим Межуев: В любом обществе сохраняются, конечно, какие-то очаги духовности, но общество позднего модерна, т. е. массовое и высокоиндустриальное общество, несомненно, более безидеально и бездуховно, чем общество раннего модерна. Ровно в той же степени, в какой классическая культура более духовна, чем массовая. Шпенглеровская констатация победы цивилизации над европейской культурой не лишена оснований, эта констатация подтверждается практически всеми, кто пишет сегодня о современной культуре.
Игорь Клямкин: Еще вопросы? Больше нет. Переходим к обсуждению. Игорь Яковенко, пожалуйста.
Игорь Яковенко:
«В „русской идее“ я вижу карикатуру на общество Нового времени, рассматриваемого из пространства периферийного средневекового сознания»
Начну с частных замечаний.
В отличие от докладчика, я не разделяю традицию противопоставления культуры и цивилизации, наиболее ярко проявившуюся у Шпенглера. Мои представления лежат в русле английской и французской традиций. Цивилизация — определенная стадия развития культуры, а культура атрибутивна человеку, она возникает в акте антропо- и культурогенеза. Поэтому не могу я принять и мысль докладчика о том, что «русская идея» как феномен культуры призвана проложить дорогу будущей российской цивилизации. Эта цивилизация существует, и она существенно отличается от цивилизации европейской.
Вадиму Михайловичу, насколько могу судить, свойствен философоцентризм, предполагающий, что цивилизации рождаются в акте философского осмысления. Мое же понимание состоит в том, что они возникают в акте самоорганизации больших общностей. А рефлексия по поводу того, что возникло, появляется позже. И если рефлексия на предмет того, что есть в России, продолжается до сих пор, то из этого никак не следует, что наша цивилизация не сложилась. Из этого следует лишь то, что процесс ее рационального понимания затянулся.