Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов

авторов Коллектив

Итак, проблема органической, чувствительной к традиции модернизации — это проблема не примирения интеллектуалов, а созидания полезных институтов. Хотя, конечно, всякую проблему мы обсуждаем посредством слов, и здесь нужна ясность, нужны адекватные понятия и взаимопонимание. Но историческую роль слов не надо преувеличивать. В том числе и тогда, когда мы вспоминаем о движении в направлении либерально-консервативного синтеза в России.

Алексей Алексеевич говорит о нем применительно к российскому историческому контексту XIX века. При этом он выделяет ряд очень значимых, «крупнокалиберных» людей — что называется «властителей дум», выступавших носителями и распространителями идей либерально-консервативного

развития. В докладе названы имена Пушкина, Станкевича, Грановского, Киреевского, Самарина, Черкасского, Тургенева, Лаврова, Головнина, Чичерина, Гейдена, Струве… Но когда мы толкуем о либерализме и консерватизме XIX столетия, их споре, диалоге и синтезе, надо бы уточнить, о чем тогда шла речь.

Либерализм — это теория Смита о «невидимой руке рынка» как божественном социальном регуляторе в сочетании с эгоистически-утилитарной моралью Бентама.

Консерватизм — это идеи Берка о единстве и естественном развитии народа как цепи мертвых, живых и будущих поколений и о национальной ответственности элиты.

Элитарный конституционализм Локка и Монтескье — это общий для либералов и консерваторов идейный капитал, превращенный Кантом в уже упоминавшееся мной на одном из семинаров учение о патриотическом правлении (Imperium non paternale, sed patrioticum ) в гражданском публично-правовом союзе — в национальном государстве.

Вот то смысловое европейское поле, в котором находились сторонники либерально-консервативного пути развития России. И они, как и европейцы, ориентировались на формирование консенсусных институтов, а не просто на примирение дискурсов, о чем я еще скажу.

Алексей Алексеевич вдохновенно пишет о Тургеневе как русском мыслителе и общественном деятеле, одном из выдающихся приверженцев такого пути. Меня заражает и радует это вдохновение. Тем более что в своем докладе, с обсуждения которого начался наш семинар, я толковал о европейской природе русской нации, а это, как указывает Алексей Алексеевич, и ключевая тема Тургенева. Не его одного, как мы знаем, но и его тоже. Для меня это, повторяю, важно. Как важно и то, что Тургенев — русский государственник и патриот, человек правых убеждений в европейском смысле этих слов.

Его называли русским европейцем. Как и Пушкина, как и Гоголя. И они, как я полагаю, не были в российском обществе такими уж одинокими, какими предстают в некоторых прозвучавших здесь репликах. Эти писатели создали русскую литературу, каковая была бы немыслима без русской читающей публики. Следует предположить некоторое сочувствие читателей мыслям обожаемых писателей. Было, думаю, какое-то соответствие между духом литературы и настроем читательской аудитории. Эта аудитория, конечно, не была общенародной, но и элитарной ее не назовешь, — она была разночинской и довольно широкой: от сенаторов до семинаристов. И когда речь идет о таких величинах влияния, как Пушкин, Гоголь, Тургенев, то и в публике следует предполагать наличие соответствующего их духу и характеру их влияния «мейнстрима».

В докладе, правда, приведены цитаты из личных записей писателя, свидетельствующие о неприятии некоторых тургеневских произведений реакционерами, с одной стороны, и адептами «свободомыслия» — с другой. Тургенев, конечно, отмечает и приводит наиболее характерные, сочные, даже смешные примеры. Тем не менее в этом перекрестном огне реакционеров и революционеров по Тургеневу наглядно проявляет себя хорошо известный «тупой упор реакции и революции» (П. Струве), о чем и напоминает нам докладчик. Но такой «упор» вовсе не свидетельствует о трагическом одиночестве Тургенева и не доказывает отсутствия широкого отклика и сочувствия тургеневским мыслям в русском обществе. И не только мыслям, но и их практическим

воплощениям.

В ответах на вопросы Алексей Алексеевич отметил ключевую вещь, которую я хочу особо подчеркнуть: на идеях Тургенева выросло русское земство. А земство — это ведь и есть практический, общественный, институциональный консервативно-либеральный синтез. Земства обустраивали местную жизнь, они собирали местные кассы, и под контролем плательщиков — отсюда цензовый характер земства — выборные доверенные люди расходовали собранные деньги на общественные нужды: на образование, здравоохранение, водопроводы, освещение… Нам сейчас такой уровень общественного самоуправления в России трудно даже представить.

Таким образом, до 1917 года в стране вовсе не все шло под откос. Историческое отставание от Европы — не изначальное, но закрепившееся в XVI–XVII веках — постепенно сокращалось и могло быть преодолено. Залогом такой возможности был государственный реформизм и общественное, земское движение. Несмотря на реакцию и косность, они пробивали себе дорогу и преобразовывали страну.

Выше я говорил о «мэйнстриме» в широкой читательской аудитории великих русских европейцев — Пушкина, Гоголя, Тургенева. А теперь назову, частично пересекаясь с докладчиком, ряд выдающихся представителей русской элиты, вдохновлявших и проводивших модернизацию России в XIX и начале XX века.

Сенаторы граф Н. С. Мордвинов и М. М. Сперанский. Генерал-губернаторы граф М. С. Воронцов и граф Н. Н. Муравьев-Амурский. Просветители-«западники» Н. В. Станкевич и Т. Н. Грановский. Писатель-политик И. С. Тургенев. Реформисты-«славянофилы» Ю. Ф. Самарин и князь В. А. Черкасский. Чиновники-реформаторы А. В. Головнин, Д. А. Милютин, Н. А. Милютин. Академик-министр Н. Х. Бунге. Либерально-консервативные обществоведы Б. Н. Чичерин, К. Д. Кавелин, В. О. Ключевский. Премьер-министры С. Ю. Витте и П. А. Столыпин. Политики А. И. Гучков, П. Н. Милюков, П. Б. Струве.

Все эти разные люди были приверженцами либерально-консервативных идей, сторонниками «среднего» пути реформ и развития. Они представляли русскую европейскую традицию как в культуре, так и в практической деятельности.

И в этой традиции — еще раз вернусь к тому, о чем уже говорил, — вопрос о либерально-консервативном синтезе отнюдь не сводился к синтезу дискурсов. Такое сведение представляется мне неким философским увлечением и преувеличением. Действительный социальный синтез не обеспечивается формированием правильной системы понятий. Посредством такой системы мы можем лишь правильно выразить ту или иную социальную проблему. При этом на уровне общих слов и ценностей против либерально-консервативного синтеза, наверное, мало кто будет возражать. Но когда дело доходит до конкретики, то согласие вовсе не гарантировано. Ведь речь идет о «проклятых вопросах» и противостоянии социальных интересов.

Итак, предметный разговор о цивилизационном синтезе требует обсуждения главных социальных проблем и поиска их лучших решений. Решений не односторонних, имитационных или радикальных, а взвешенных и социально согласованных, полезных для максимально широкого сообщества и укрепляющих социальное доверие. Предмет же актуального социального синтеза всегда исторически конкретен.

В XIX и начале XX века предмет искомого, но так и не найденного синтеза составляли корректная реформа землепользования, решение рабочего вопроса и конституция. В конце XX — начале XXI века главными проблемами искомой, но пока не найденной модели развития являются синтез государственной организации социальной жизни с рынком и политической конкуренцией. Государственного контроля и попечительства с индивидуализмом. Советского и «демократического» социального капитала с всеобщим устремлением к потреблению и обогащению.