Куда ведет кризис культуры? Опыт междисциплинарных диалогов
Шрифт:
Либеральная идея в России пока не способна оформить себя политически. И потому задача ее сторонников сегодня — ослаблять действие инерции культуры на интеллигентское и массовое сознание. Их задача — последовательно способствовать тому, чтобы сознание интеллигенции осмысливало себя через ценностный выбор принципа личности как основания мышления, принятия решений. Как основания своего саморазвития и развития России.
Осмысление этого принципа как права и способности человека выйти за рамки локализма не есть политический выбор. Речь идет не о борьбе за президентское кресло или место в Думе, а о гораздо более масштабной и почетной задаче. Речь идет о борьбе за русского человека.
Мы должны быть последовательны и бескомпромиссны в
Игорь Клямкин:
Интересная постановка вопроса — я имею в виду и идею «одностороннего усиления», и мысль о том, что утверждению либеральной культуры компромисса в наших условиях должна предшествовать либеральная бескомпромиссность. Но как избежать при этом заражения локализмом, которым мы и без того больны? На мой взгляд, это мыслимо только в том случае, если бескомпромиссность будет проявляться не только в критичности, будь-то к власти, культуре или чему-то еще, но и в альтернативной проектной конструктивности.
Такая конструктивность не может сводиться к бесконечным заявлениям о том, что политическая конкуренция лучше политической монополии, независимое правосудие лучше басманного и хамовнического, свобода СМИ лучше их несвободы, а отсутствие коррупции лучше ее присутствия. Если не будет конкретных проектов реформирования политсистемы, судов, госслужбы, никакого «одностороннего усиления» не получится.
Наверное, Михаил Афанасьев прав в том, что у старых либеральных консерваторов в данном отношении есть чему поучиться. Но консерватизму в смысле упования на авторитарную власть у них, по-моему, учиться не надо. Альтернативная проектность должна адресоваться обществу. С тем чтобы оно представляло себе, что такое правовое государство, в котором никогда не жило, каковы его международные институциональные стандарты и каким именно оно может и должно быть в России.
Однако предрасположенности к такой работе на перспективу в либеральной интеллектуальной среде пока не наблюдается. Установка же на бескомпромиссность, противостоящая «системному либерализму», становится все более привлекательной. Но в том, что она сама по себе приведет к «одностороннему усилению», я не уверен.
Следующий — Денис Викторович Драгунский.
Денис Драгунский:
«Горе тому либералу, который утратил свою идентичность»
У меня нет вопросов и замечаний к докладчику, но есть вопросы и замечания к реальности, которая вокруг нас. Реальность, в которой мы живем и о которой рассуждаем. Алексей Алексеевич, а вслед за ним и Михаил Афанасьев, говорят, что такие люди, как Тургенев, оказывали на реальность какое-то влияние. Они оказывали его через публику, которая их читала. Но то был все же очень узкий слой, численность которого вряд ли превышала несколько десятков тысяч человек. Это до смешного мало, но, как оказалось, достаточно для того, чтобы как-то изменить или хотя бы модулировать ход социального развития — я имею в виду преобразования Александра II.
Реформаторский дискурс сыграл тогда свою роль. Дискурс, вопреки мнению Михаила Николаевича Афанасьева, — это ведь не только слова, не только разговоры. Дискурс, а точнее, дискурсивные практики — это способ рационального (или наоборот, иррационального) действия.
Эмиль Паин предлагает отделить культуру от социальной среды и рассматривать их порознь. Вот это, мол, культура (дискурс интеллектуалов), а это общество. Но ведь то и другое отдельно не существует. Культура — это всегда какое-то социальное действие, поэтому дискурс в любом случае включает в себя распространение каких-то идей. Вопрос же в том, почему дискурс замечательных отечественных
Почему в России до сих пор побеждает не либерально-консервативный, а совсем другой синтез? Почему с распространением печатного слова, когда совокупный разовый тираж главных российских газет составлял уже полторы сотни тысяч экземпляров, их страницы заполнялись в основном не авторами тургеневского склада, а пропагандистами совсем других идей, отнюдь не либеральных? Почему?
Восторжествовал не негативный синтез, а продуктивный синтез большевистского толка. Или, называя вещи своими именами, восторжествовала самая обыкновенная реакционная чернуха. Потому что позитивный синтез возникал и распространялся в очень тонком слое. И как только этот слой общественно активных людей стал существенно расширяться, включились совершенно другие механизмы. Механизмы массовой консолидации, механизмы примитивизации.
Вот и сейчас то, к чему призывает докладчик, может быть услышано лишь немногими. Широкая социальная среда, соглашусь с Паиным, к таким идеям по-прежнему не восприимчива. И что в такой ситуации делать либералам?
Думаю, что Алексей Платонович Давыдов прав насчет бескомпромиссности. Недавно в «Новой газете» Юлия Латынина очень точно сформулировала: «Горе той цивилизации, которая вместо того, чтобы объяснить дикарю, что он дикарь, начинает перед ним заискивать и извиняться». Горе тому либералу, который утратил свою идентичность и свою бескомпромиссность как либерал.
Да, существует массовая Россия и Россия либеральная. Россия массовой консолидации и Россия либерального синтеза. И мы должны, насколько возможно, расширять пространство либеральной России. Или, как выразился Алексей Платонович, должны «односторонне усиливаться».
Игорь Клямкин: Предварительно подумав о том, как это можно сделать. Одной бескомпромиссности здесь маловато.
Денис Драгунский:
Да, конечно. Но от нас, к сожалению, зависит не все.
Почему все так хорошо получилось в Европе и так плохо до сих пор получается у нас? Потому что в Европе относительная аграрная перенаселенность началась в XIV веке, а в России — в 80-е годы XIХ века, причем только в европейской части. Нас еще аграрное перенаселение по-настоящему так и не коснулось, и пока оно не произойдет, мы так и будем мучиться со своей модернизацией. Пока у нас земельный ресурс будет такой большой, как сейчас, мы будем иметь то, что имеем. Тут срабатывает чистая геополитика, хотя это и обидно.
Игорь Клямкин: Не понимаю, что имеется в виду. В начале ХХ века аграрное перенаселение в России достигло громадных масштабов в 32 млн человек. Столыпину не удалось решить эту проблему посредством переселений в Сибирь (уехали туда относительно немногие). Потом она решалась в ходе советской урбанизации. А сейчас, когда она уже случилась, какое может быть аграрное перенаселение? Но обсуждать мы это сейчас не будем — от нашей темы это совсем уж далеко.
Денис Драгунский: Столыпин переселял крестьян, потому что было куда, были свободные земельные пространства. И сейчас их немало…
Игорь Клямкин: Кажется, понял. Свободной земли много, ее стремятся сохранять, а потому геополитические соображения доминируют над соображениями, касающимися модернизации. Но аграрного перенаселения уже никак не получится. Разве что с помощью китайцев…
Алексей Давыдов:
Я хочу отреагировать на то, что Денис Викторович сказал о чернухе, о той мути, которая заполняет телевизионные экраны, страницы книг и журналов. Как к этому относиться? Хорошо это или плохо? Если мы озабочены утверждением в стране культуры диалога, то хорошо. Потому что когда сталкиваются противоположности, то готовой альтернативы такому столкновению нет. Где искать ее? В той самой мути, больше негде.