Кудеяр
Шрифт:
Гнев — плохой советчик. Забыл государь, что летом 1541 года, когда со стотысячным войском приходил на Русь Сагиб-Гирей, ему противостоял не только Иван Иванович Турунтай-Пронский, но и Дмитрий Фёдорович Бельский, Семён Иванович Микулинский, Василий Семёнович Серебряный-Оболенский, Михаил Михайлович Курбский, Иван Михайлович Шуйский. О них Михаил Васильевич не обмолвился ни одним словом, ему важно было выгородить дружка своего Турунтая. Ведь именно благодаря им, Глинским, он и стал псковским наместником.
— Дивлюсь я на псковичей! Совсем недавно, осенью прошлого года,
Завидев царя, псковичи земно поклонились. Государь посмотрел на них пристальным хмурым взглядом.
— Многих не впервой вижу перед собой, видать, понравилось бывать в Белокаменной. С чем пожаловали?
Заговорил Останя:
— Государь наш, Иван Васильевич! Пришли мы от всех людей псковских с жалобой на твоего наместника Ивана Ивановича Турунтая-Пронского…
— Опять вам наместник не угодил? Верил я, вам, псковичи, а ныне не верю — не могут все наместники быть такими, какими вы их живописуете. Лжецы вы!
Ропот возмущения прошелестел по палате, напомнив царю о прошлогоднем препирательстве с новгородскими пищальниками в Коломне. Тогда он здорово испугался мятежников. Безоружные псковские бородачи не страшили его, сюда, в Островок, не прибегут вооружённые пищалями люди — верная стража покарает любого, кто посягнёт на жизнь государя.
— Эй, слуги, несите сюда вина, да побольше, хочу угостить своих дорогих гостей псковичей!
Кое-кто из челобитчиков улыбнулся, решив было, что гнев царя миновал. Слуги внесли в палату сосуды с дымящимся [144] красным вином. Иван принял кубок и направился к улыбавшемуся купцу Петру Постнику.
— Вижу, алчешь ты удостоиться царской чести. Так пей же!
Царь выплеснул горячее вино в лицо Петра. Буровато-красные струйки побежали по нарядной одежде. В палате стояла гробовая тишина.
144
В старину вино пили в подогретом виде.
— Ну, кто ещё хочет выпить с государем? Что ж вы молчите, челобитчики несчастные? Я наместника вашего Турунтая чту как победителя Сагиб-Гирея, а вы удумали бесчестить его. Так прежде я вас обесчещу!
Псковичи со страхом наблюдали за беснующимся государем. Вот он взял в руки горящую свечу, приблизился к Остане.
— Ты, дед, долго ли будешь являться ко мне с поношениями на моих наместников?
Останя, видя перед собой искажённое гневом лицо царя, мысленно повторял слова молитвы. От страха ноги его подкосились, иконописец опустился на колени.
— Не приду я боле, государь, упаси меня Бог жаловаться на наместников!
— Так ты хорошенько запомни свои слова!
Иван сунул горящую свечу в пышную бороду псковича. Останя в страхе отпрянул, в палате запахло палёными волосами. Не стерпели псковичи такого унижения, в палате послышался ропот возмущения.
— Так
Услышав грозное предостережение, челобитчики торопливо сбросили с себя рубахи и порты, представ перед государем в самом жалком виде.
— А теперь ложитесь!
Псковичи решили, что пришёл их смертный час, с молитвой распростёрлись по полу.
— Я научу вас чтить волю государя! — громко кричал на них вошедший в раж царь.
В это время дверь распахнулась, в палату вошёл дядя жены Ивана боярин Григорий Юрьевич Захарьин. Вид лежащих на полу голых псковичей озадачил его. Ведь именно благодаря ему челобитчики вопреки воле Михаила Глинского сумели попасть на приём к царю.
— Беда, государь!
Иван с неудовольствием глянул на Григория Юрьевича, он намеревался ещё покуражиться над челобитчиками.
— Что случилось, боярин?
— В Москве ни с того ни с сего упал колокол Благовестник. Не к добру это, государь!
Иван почувствовал, как липкий страх заползает в его душу — примета-то пакостная! Колокол Большой Благовестник был вылит в год смерти его отца великого князя Василия Ивановича и весил тысячу пудов. Не глянув в сторону лежавших на полу псковичей, он поспешно вышел из палаты и тотчас же потребовал коня.
Из поездки в Москву царь возвратился хмурым, подавленным. Настя, едва увидев мужа, отложила в сторону рукоделие, цепко обвила его шею руками, нежно прижалась к груди.
— Заждалась я тебя, сокол мой ясный. Хотели на лодке вечером кататься, а вдруг говорят: ты в Москву ускакал. Что там подеялось?
— У колокола Благовестника ни с того ни с сего обломились уши, и он обрушился с деревянной колокольни, но, слава Богу, не разбился. Вот я и поехал проведать, не по злому ли умыслу свершилось то дело. Велел приделать ему новые уши, железные.
— Ясно, что не по злому умыслу — разве сыщется на Руси человек, который пожелал бы принять на душу столь тяжкий грех? Нынче с утра было ветрено. Да и диво ли? Лукьян Ветреник пришёл. От ветра-то, поди, и обрушился колокол.
Настя обладала удивительной способностью благотворно влиять на мужа. Душа у него беспокойная, мятущаяся, во всём видит он опасность, злой умысел. Но заговорит любимая им юница, и словно тёплым благодатным ветром повеет, успокаивается мятущаяся душа, чёрное представляется уже серым, а то и совсем белым, невинным. Так затихает капризный больной ребёнок при звуках спокойного, ласкового голоса матери.
Иван почти не помнил своей матери Елены Васильевны, поэтому Настя стала для него не только женой, но и воплощением материнского тепла, которого ему так не хватало в детстве. В её присутствии он стеснялся обнаруживать некоторые свои качества, сформировавшиеся под влиянием дурного воспитания. Ведомо ему: жена любит его так, как никто никогда не любил. Ни одна царапина на его теле не осталась без внимания, ласкового прикосновения её руки. Успешно врачует она не только телесные, но и душевные раны мужа.