Кудеяр
Шрифт:
— Около Успенского собора повстречал я юродивого Митяя. На всю площадь орал он, будто настал конец света, что неурядицы в нашем государстве разгневали Господа Бога, а от того быть на Руси новым великим бедствиям.
— Мало ли что юродивые болтают! Не слушай их, Ваня… После обедни пошла тебя разыскивать по дворцу, гляжу, из палаты люди выходят, горькими слезами обливаются. Кто это, говорю, вас обидел? Посмотрели они на меня и, ничего не сказав, ушли.
Иван опустил глаза. Рядом с любимой юницей ему стыдно за издевательства над псковичами. Может, оттого и колокол свалился? Грешен он, ох как грешен!
Со слов дяди Григория Юрьевича Настя знает, что псковичей до слёз изобидел её
— Вижу, тревожишься ты, государь. Помолись Спасу Нерукотворному, и всё минует, покайся перед Господом Богом!
— Грешен я, оттого и карает меня Господь Бог. Нынче челобитчиков псковских бесчестил…
— В чём провинились они перед тобой?
— Пришли с жалобой на наместника Турунтая-Пронского.
— Так ведь и вправду Турунтай-Пронский чересчур лют, и ты бы, Ваня, предостерёг его от дурных деяний, потому как своей лютостью он и тебя, государя, бесчестит. С чего это ты взъярился на псковских челобитчиков?
— Перед тем мы с Михаилом Васильевичем о них говорили и сошлись во мнении, что псковичи строптивы, на третьего наместника пришли жаловаться.
Настя прижалась щекой к груди мужа.
— Сердце твоё слышу… Грозный ты, а сердце твоё ласковое, нежное. Так ты слушайся своего сердца, а не дядюшки. Не нравится он мне: лицом улыбчивый, а в глазах злоба таится. Ты бы, Ваня, поостерёгся его.
Иван и сам не раз думал о том, что советы Михаила Васильевича Глинского вроде бы и дельные, но почему-то всегда заканчиваются дурным. И в самом деле надо меньше слушать его.
— Да и кто не ведает, что Иван Иванович Турунтай-Пронский — ближайший друг Михаила Васильевича, вот он и выгораживает его.
— Умница ты у меня, ласковая моя юница! — Иван подхватил Настю на руки. — И дня без тебя прожить не могу. Как долго тебя не вижу, сердиться начинаю.
— А ты как почнешь сердиться, так сразу же спеши ко мне. Помни: кто гнев свой одолевает, тот крепок бывает.
В день окликания родителей [145] за Яузой, где жили гончары и кожевники, приключился пожар. Когда загорелись дома в Сыромятниках, Афоня с сыновьями, как ни старались, не смогли отстоять свой дом. Пришлось поселиться в полуобгоревшем сарае, благо погода стояла всё время сухая, ни одного дождя не выпало за всё лето. Авдотья не вынесла переживаний и тихо угасла. Афоня извлёк из тайника деньги, некогда подаренные воеводой Иваном Овчиной и хранившиеся по чёрный день, купил на них лесу и теперь каждый день вместе с сыновьями складывал сруб новой избы. О поездке в заволжский скит к отцу Андриану не могло быть и речи: человек предполагает, а Бог располагает.
145
20 апреля.
Не многие соседи смогли отстроиться после пожара, иные пошли по миру с сумой, другие в поте лица трудились, чтобы скопить денег на постройку нового дома. Пожарище заселялось новыми людьми, понабежавшими в Москву из разных мест.
В день мученицы Ульяны [146] у хозяйки дома именины. Да только до праздника ли погорельцам? Им не до жиру, быть бы живу. И всё же Ульяна умудрилась испечь к обеду пирог, вот только пообедать в тот день не пришлось.
Около полудня над Москвой распростёрлась зловещая тёмная туча. Ульяна перекрестилась.
146
21
— Не приведи, Господи, грозе случиться, вся Москва как стог сена вспыхнет.
Афоня, а вслед за ним Якимка, Ерошка и Ивашка перестали стучать топорами. С высоты сруба им было виднее, что творилось в городе. Вот первая молонья, вырвавшись из лона тучи, ужалила далёкую церковь, и та тотчас же запылала словно свечка.
— Церковь Воздвижения на Арбате загорелась! — закричали с ближайшей колокольни.
От церкви пламя перекинулось на соседние дома и, подгоняемое ветром, устремилось на закат.
— Отец, можно нам с Брошкой и Ивашкой сбегать в город? — спросил Якимка.
— Пошто?
— Поглазеть на пожар охота, а может, поможем чем людям.
— Никуда не пущай их, Афоня, — вмешалась Ульяна, — гроза может сюда повернуть и тут бед понаделать. Посмотри, там несусветное что-то творится, такого пожара я отродясь не видела.
— Верно мать сказала, не следует вам лезть на рожон, побудьте здесь.
Между тем огненный вал катил на закат, обращая в пепел всё, что попадалось ему на пути. Вскоре запылало Семчинское сельцо, раскинувшееся на берегу Москвы-реки. Но вот ветер переменил направление, и валы пламени погнало на Кремль. Почти одновременно загорелся верх Успенского собора, деревянные кровли великокняжеских палат, Казённый двор, Благовещенский собор. На глазах людей полностью сгорела Оружейная палата вместе с хранившимся в ней оружием, Постельная палата с личной казной царя, царские конюшни, разрядные избы.
В каменных церквах сгорели иконостасы и людское добро, хранившееся в храмах. Огонь проник даже а погреба под палатами. В Кремле были полностью уничтожены пламенем Чудов и Вознесенский монастыри.
Вырвавшись из Кремля, огонь прошёлся по Пожару и обрушился на Китай-город. В пепел были обращены все лавки с товарами и жилые дворы. Чудом сохранились лишь две церкви да десяток лавок.
— К нам, к нам идёт пожар! — испуганно кричали с колокольни. И у каждого, кто слышал этот крик, сердце леденело от страха. Люди вокруг крестились, читали молитвы.
А город меж тем продолжал полыхать. В наступившей темноте пожар казался ещё страшнее. Клубы смрадного дыма обрушились на Сыромятники. Испуганно ржали лошади, мычали коровы, блеяли козы и овцы, завывали собаки. По Рождественке огонь проследовал до Никольского Драчевского монастыря, по Покровке — до церкви Святого Василия, а по Мясницкой- до церкви Святого Флора.
Когда загорелось митрополичье подворье, Макарий перешёл в Успенский собор. Но и здесь стало небезопасно, когда занялась огнём кровля. От едкого дыма слезились глаза, першило в горле, а полыхавшие поблизости дома сильно раскалили воздух. Митрополит вынужден был покинуть и это убежище. Подняв над головой образ Богородицы, написанный митрополитом Петром [147] , он вышел из врат Успенского собора. За ним с церковными правилами в руках, привезёнными на Русь митрополитом Киприаном [148] из Царьграда, шёл протопоп. Макарий направился на городскую стену. Вид пылающего города ошеломил его. Раскалённое железо рдело, как в горниле, временами слышались взрывы зелья. Пламя под блеск молний и грохотание грома пожирало Москву.
147
Митрополит Пётр (1305–1326).
148
Митрополит Киприан (1382–1405).