Кудеяров дуб
Шрифт:
— Что ж будет?
Что несет с собой этот свершившийся перелом? Его предвидели, многие даже ждали его нетерпеливо, надеясь на резкое изменение своей жизни к лучшему, некоторым это ожидаемое лучшее рисовалось даже в каких-то ясных, конкретных формах: в виде возврата в поневоле покинутый дом, возрождения к жизни без страха, к сытому, обеспеченному сегодня и завтра. Другие ждали, сами не зная чего. Как обернется к ним новая жизнь? Ждали и со смутным страхом перед неизвестным и с осознанным страхом перед возмездием, расплатой за совершенное. Искали уверток, способов укрыться
Ждали по-разному, но ждали все. И вот этот момент перелома пришел.
Что будет?
Брянцев стоял сбоку, шагах в трех от толпы, и видел краем глаза, как головы сгрудившихся в ней одна за другой поворачивались к нему. Он совершенно ясно чувствовал, ощущал этот, еще безмолвный, но устремленный к нему вопрос, и знал, что должен ответить на него, не имеет права не ответить. Но как и что сказать, — он не знал. Перед ним была та же, застилавшая завтрашний день, густая, туманная пелена, а за ней только одно: тот же вопрос — «что будет»?
— Вы, как человек образованный, — тронул его за рукав Евстигнеевич, — в каком виде располагаете наше общее теперешнее положение?
«В первый раз меня на вы назвал, — отметил в уме Брянцев, — тонкий старик. Шельма!»
— По опыту прошлых войн можно сегодня же ожидать к себе разведчиков. Хутор наш стоит как раз на пути отступающих. Разведка, безусловно, появится. Вероятно, мотоциклисты. Кавалерии теперь нет, — ответил он первое, что пришло на ум.
— За машинами на конях не угонишься, а жаль всё-таки, веселая служба была, — шумно вздохнул Середа всею широкой грудью. — Веселая служба, когда я в конвое у государя императора. Красота!
— Может оно лучше в подсолнух податься до времени? — спросил Евстигнеевич.
— Какого тебе хрена в подсолнухе шукать? — прикрикнул на него комбайнер. — Сам беды наживешь и людей можешь подвесть под ответ. Обнаружат — за шпиона или за партизана посчитают. Находись в своем состоянии — и всё тут. Немец порядок любит. Я-то знаю!
— Какой может быть теперь порядок без начальства?
— Начальство, друг, завсегда найдется. На эти ваканции кандидатов невпроворот. Оно, к слову, бухгалтера нонче кто видел?
— С утра в контору проходил. Там он, наверное, и есть.
— Айда в бухгалтерию, — решительно шагнул к конторе Середа.
— При бухгалтере наличность должна быть. Он за кассу ответственный.
— За два месяца зарплата-то не выдана, — разом загомонили женщины. — А вчерашний день он в банк ездил.
— Ассигновка у него на руках была, сам видел, — рубил, не оборачиваясь, Середа, шагая вразмашку к конторе. — Вчера на собрании говорил: зарплата получена из банка. На сегодня выдавать обещался.
Узкий коридор конторы забили вплотную, и в нем тотчас же стало нестерпимо душно. Евстигнеич и Капитолинка оказались почему-то рядом с Середой, ввалившимся первым в контору, хотя никто их наперед не выталкивал.
В конторе — никаких перемен. Кипы пыльных, перевязанных веревочками папок всё так же лезли одна на другую, пытаясь добраться до подоконника, на котором сиротливой кучкой стояли какие-то пузырьки; обшарпанные пучки сухого овса и люцерны торчали из-за приоткрытого шкафа,
При виде этой привычной картины Середа даже приостановил нараставший темп своего вторжения, а женщины замялись в дверях.
— Выходит, всё в порядке? — спросил он не то бухгалтера, не то прищуренного Молотова.
Монумент за столом ампир звучно подбил итог, накрыл счеты широкой простыней ведомости выполнения плана работ и, не спеша, выдвинул ящик стола, вдавив его в распиравший толстовку живот. Потом так же неторопливо бухгалтер достал из ящика две сколотых булавкой четвертушки бумаги и установил их рядом со своей румяной щекой.
— Читай.
Середа протянул руку, но бухгалтер отвел ее.
— В руки не дам. Документ. Так читай, — прихватил он бумаги другой рукой и через стол поднес их к глазам Середы, — вслух читай.
— Что я тебе — докладчик, что ли? — озлился комбайнер. — Оглашай сам свою бюрократию!
Бухгалтер солидно встал, так же солидно приосанился и одну за другой прочел обе бумаги. Первая была служебной запиской от директора института с приказанием ему, бухгалтеру, выдать немедленно всю наличность кассы под отчет директору учхоза «ввиду чрезвычайного положения». Вторая — распиской директора учхоза в получении наличными 37 645 рублей.
В тишине отчетливо прозвучали слова Евстигнеича:
— Расторговалась сучка бубликами! Значит, так.
Эта фраза, произнесенная в полном затишье, снова выразила то, что все думали.
— Того и ожидать надо было, — добавил он сам после паузы с каким-то даже удовлетворением.
— Я с ним всю ночь на эту тему дискутировал и не дал бы, если б из института не приехали, — поднял вверх обе бумаги бухгалтер. — А раз приказ и само начальство в полном составе налицо, — что я могу сделать?
— Пошли за мной! — рявкнул Середа, расталкивая сбившихся в дверях баб. — Бухгалтер, кладовщик, старики, Евстигнеич и ты, Всеволод Сергеич, айда на собрание всего актива, какой в настоящее время в учхозе имеется.
— Девчата, уплотнитесь на один текущий момент, — донесся из коридора голос веселого зоотехника, — дайте дорогу молодежи!
— Представитель от комсомола? Ты? Не сбег, значит? Ну, в таком разе пропускайте его, женщины.
Дверь в директорское помещение была заперта увесистым замком, но тотчас же слетела с петель при первом напоре костистого плеча Середы. В комнате густо висел табачный перегар. Оголенная кровать ершилась клочками сена, торчавшими из дыр матраса. Два стула беспомощно валялись, скрестив замызганные ножки, третий был придвинут к столу, на котором в беспорядке лежали корки хлеба, огрызки соленых огурцов и обглоданные куриные кости. Между ними стояла откупоренная, но непочатая поллитровка в компании двух пустых, и кругом них разномастные стаканы и стопки. В углу — горка скомканной бумаги, из которой виднелись корешки томиков Ленина, а портрет его висел вкось, цепляясь за стенку одной уцелевшей кнопкой.