Кудеяров дуб
Шрифт:
— Зараза! — озлился он и шваркнул о землю зажигалку. — Стахановская продукция! Завтра, первым делом, немецкую себе раздобуду. А тебе, пацан, один план. Там у меня в обозе заводная кобыла есть. Худовата она, правда, а ладная. Вали, седай на нее и айда с нами! Черта лысого тебе здесь делать!
Минут пять шли молча. Обогнули скелет сожженного элеватора и вступили в город. Миша всё еще придерживался рукой за стремя Середы. Потом он перенес руку на колено всадника и легонько потряс его.
— У кого там эта кобылка? — спросил он.
— В
Миша остановился, пропустил мимо себя темную колонну и, выждав последний ряд всадников, спросил:
— Который здесь Прошин?
— Есть такой. А кто спрашивает? — раздалось в ответ из темноты.
— По приказанию командира Середы принимаю от тебя заводную кобылу. Давай повода.
Приняв от казака смерзшиеся ремни, Миша легко, упругим толчком сильных ног, по-казачьему, а не животом по-мужицки, вспрыгнул на лошадь.
— Сотня-а-а, в рядах подравняться! Смотри веселей! В город вступаем! — донесся до него командирский окрик Середы.
ГЛАВА 39
Спать эту последнюю в городе ночь Брянцевым не пришлось. С вечера — приход Миры, ее сбивчивый, прерываемый всхлипываниями рассказ о происшедшем на квартире доктора, потом разговор с самим доктором проводившего девушку до дома Брянцева, все это взволновало их и разогнало сон.
— Сильно он ранен? — был первый вопрос Ольги к возвратившемуся домой Брянцеву.
— Нет, пустяки. Кажется, только кожа со лба содрана. Под повязкой не видно. Но ведь он старик, много ли ему надо? Бедняга так потрясен, что заговаривается. Плел какую-то чушь о врачебной этике, об этике вообще, гуманизме и всем таком прочем, имеющем, увы, очень малое отношение к окружающему нас. Нет, Ольга! Окончательно вышло в тираж это, предшествовавшее нашему поколение! Нет ему места в современности. В лучшем случае — архивные ценности и только.
— А мы? — не отрываясь от чемодана, в который она складывала белье, спросила Ольга.
— Мы еще поживем немного. Но тоже не все, а лишь те, кто… кто… — не находил нужного слова Брянцев, — кто забить гвоздь умеет.
— Какой гвоздь? Причем гвоздь? Не понимаю.
— Это так… Образное выражение. Знаешь, вот я сам в молодости чему только ни учился. И университет, и археологический институт, и за границей … Какую бездну идей, систем, учений, понятий я воспринял, впитал в себя, а гвоздя, самого обыкновенного гвоздя забить совсем не умел! Как стукну молотком, обязательно себе по пальцу попаду и до крови! Потом прыгаю на одной ножке, — засмеялся Брянцев. — Только при большевиках эту премудрость постиг — научили!
— Значит, по-твоему, опроститься надо! — вскочила с колен Ольга. Вернуться к примитиву? На четвереньки стать? Нет уж, прости, пожалуйста!
— Ну, зачем
— Летнюю шляпу возьмешь? — спросила Ольга, резко меняя тему.
— Ну ее к черту! До лета еще далеко, а таскать лишний груз не стоит. Вообще бери с собой поменьше.
— Без тебя знаю, что взять. Не беспокойся, тяжело не будет. Мы с тобой пролетарии. Примус и чайник сую в мешок, в вагоне чаю попьем.
Она оглядела ставшую теперь совсем неприглядной комнату, оголенный, подпертый поленом стол, раскиданные вокруг него стулья, какие-то тряпки и рваную бумагу на полу.
— Ничего, ничего мне бросать не жалко. Всё это мизерное, нищенское. Халтура советская проклятая! Всё к черту! А вот ее захвачу, в чемодан суну, — сняла она с голой стены репродукцию «Царевны-Лебеди» Врубеля, Бог знает как попавшую сюда. — Пусть плывет с нами, она ведь не советская, своя, родная.
Ровно в шесть утра перед окнами заворчал большой военный автомобиль. Вышедший к нему Брянцев заглянул в кабину и увидел сидевшего рядом с шофером Шольте.
— И вы, Эрнест Теодорович? Вы же предполагали уехать лишь завтра, на авто?
— Я только провожаю, — протянул ему руку в серой заношенной перчатке немец.
— Нам придется заехать еще за доктором Дашкевичем. Вчера его дочь приходила и просила об этом.
— Прекрасно. Но ведь он не хотел, кажется, уезжать? У старика немножко, кажется, не в порядке вот здесь, — покрутил пальцем перед своим лбом Шольте.
— Теперь захотел. Ну, нам грузиться недолго, — закинул на верх машины вынесенный Ольгой чемодан Брянцев. Ящик оказался тяжелее, и пришлось прибегнуть к помощи шофера. Вслед за ним соколом взлетел мешок.
— Там тарелки! — всплеснула руками Ольгунка. Мешок в ответ жалобно звякнул.
— К счастью, — улыбнулся Брянцев.
— К черту и тарелки! — махнула рукой Ольга. — Поехали, — влезла она в кабину.
— И это всё? — удивленно спросил доктор Шольте.
— Omnia mea mecum porto, — ответил формулой Диогена Брянцев.
— Хорошо было этому Диогену в своей Элладе голым в бочке сидеть, а вот сюда бы его! Не то бы заговорил, — пожималась в своем драповом пальто Ольга.
Все ставни дома доктора Дашкевича были открыты и все окна светились. Увидев входившего Брянцева, докторша жалобно заклохотала:
— Уже ехать? А у меня ничего еще не готово. Как же это? Хоть полчасика бы подождать.
— Не будет же поезд из-за нас задерживаться. Едем, едем, едем, — нервничала похудевшая за ночь Мира.
— Едем, конечно, едем. Тебе, матушка, волю дать, так ты весь дом за собой потянешь, — ворчал и топтался, мешая старушке, доктор со сбитым набок бинтом на лбу. — Поможете нам, Всеволод Сергеевич? Ах, как это ужасно! — хватался старик за голову, все выше сдвигая повязку.