Кукла советника
Шрифт:
Надеюсь, достаточно далеко.
Я сняла браслет, ограничивающий флер, и засунула его в карман. На мгновение мир стал восприниматься четче, ярче, а потом все заслонила мантикора.
Кажется, я пела. Меня заклинило на первых строчках колыбельной.
– Легкий ветер присмирел… Вечер бледный догорел…
Мантикора шумно выдохнула, обдав меня запахом крови. Три ряда зубов блеснули в фосфоресцирующем свете. Львиная грива опалена, как и шерсть на боку.
– С неба звездные огни…
Голос сорвался. Сломанное крыло чудовища волочилось по снегу;
– Говорят тебе «Усни!»…
Вот только чудовище и не думало засыпать. Волны флера, который я изливала, топили наст, снежинки в радиусе нескольких локтей осыпались дождем. Артефакт, спрятанный в карман, прожигал даже сквозь толстенный слой ваты дублета.
– Легкий ветер…
Шерсть мантикоры была бурой. Лапы страшенные, с острыми когтями, которые она то втягивала, то выпускала из подушечек. Флера, который я вылила на нее, было достаточно, чтобы привязать к себе стаю волков – я пробовала, когда те спустились с гор.
Я замолчала, и мантикора зашипела. Хвост метнулся ко мне. Жало прошло совсем рядом с лицом, я даже успела разглядеть капли яда.
– Легкий ветер присмирел…
На шее чудовища была запекшаяся рана, в которой пульсировала вена. Тем, кто забросал мантикору горящими стрелами, не хватило совсем чуть-чуть, чтобы убить ее. А сейчас она, наевшись, стремительно сращивала ткани.
Долго петь я не смогу. И у меня будет только один шанс. Я все еще сжимала кхопеш во вспотевшей ладони.
– Легкий ветер присмирел…
Мантикора села в трех шагах от меня. Помню, меня ужасно тошнило – не то от зловония зверя, не то от ужаса.
Я сделала крохотный шажок навстречу. И еще один. И еще.
– С неба звездные огни…
Хвост опустился на землю, но жало все еще направлено в мою сторону. Светлые, помогите!
Я полоснула острым концом боевого серпа по яремной вене чудовища, распарывая ее, и прыгнула в сторону. Поскользнулась в грязи и упала, проехавшись на спине. И только поэтому не оказалась пригвожденной к земле жалом хвоста. Мантикора ревела, пытаясь вырвать лапой кхопеш, оставшийся в ране, но лишь расширяла ее когтями. Черная кровь широкой струей лилась по ее телу.
Почему она не умирает?!
Я отползла от беснующегося зверя, побежала. Топот позади означал только одно – прежде чем сдохнуть, мантикора убьет меня. Удар – и я лечу вверх, а потом прямо в столб, отмечавший дорогу. Хруст – плечо и бок пронзает болью.
Почему я все еще в сознании? Чтобы лучше видеть, как она меня сожрет?
Кровопотеря все-таки сказалась. Мантикора замедлилась. Пошатнулась. И, наконец, упала.
Снег, грязь, кровь. Боль. Очень больно дышать. Гора смерзшихся человеческих тел, стоит поднять голову. Мантикора, из горла которой все еще сочится кровь. Если бы там была шерсть – вряд ли бы я смогла ее убить, кхопеш бы просто соскользнул.
Черная тень широкими прыжками пересекла поле боя, оставшееся за мной.
– Уголек, – прошептала я.
Кошка вертелась вьюном вокруг, облизывая мне лицо, умывая.
– А Ворона где?
Пантера подтолкнула меня в бок, и я закричала. Кошка испуганно прижала уши к голове.
– Ты не виновата, – погладила я ее здоровой рукой. – Ты умница… Только не уходи, холодно…
Кошка свернулась клубком вокруг меня, согревая.
– А ты знаешь, что завтра весна?
Пантера фыркнула.
– Ну да… Глупо, согласна. Знаешь, а я несколько лет назад человека убила… А он мне теперь снится. Как думаешь, мантикора за мной тоже гоняться будет?..
Я зевнула.
– Спать хочу…
Порылась в кармане, вытащив все еще горячий артефакт, надела браслет.
– Да-а…
Сквозь прожженную им дыру в вате свободно проходил кулак.
Пантера осторожно покусывала меня за здоровую руку, за ухо, даже за нос, не позволяя провалиться в сон. И только когда на дороге показалась движущаяся цепочка желтых факелов и послышались голоса, перестала царапать мне веки шершавым языком, не давая их закрыть.
Глава 22
В жестком корсете из бинтов пришлось ходить почти до лета – при ударе о столб я сломала два ребра и руку. Предплечье мне срастили быстро, а вот с ребрами пришлось повозиться. Осколки сместились, лишь чудом не проткнув легкие. Сибилл медленно, очень медленно и осторожно вернул их на место и крепко забинтовал, наказав сохранять постельный режим. Мог бы, наверное, и срастить, но все накопители ушли на Йарру. Внутреннее кровотечение, обморожения, яд мантикоры, раны от арбалетных болтов в ноге и груди, сотрясение мозга – граф был не просто одной ногой в могиле, а уложен в гроб, крышка забита, и на нее готовы просыпаться первые комья земли. Когда вызванный Тимаром маг вывалился из телепорта, счет шел даже не на минуты – на секунды.
Я такой воли к жизни еще ни у кого не встречала.
Восстанавливался он, несмотря на четыре опустошенных накопителя, долго. Почти так же долго, как и я. Метался в бреду, звал мать, бабку, проклинал брата и отца. Графу было то лучше, то хуже, а перед окончательным улучшением он не приходил в себя несколько суток. Ухаживали за Йаррой попеременно Тимар, Сибилл и Галия. Слуг не привлекали – за те вещи, что бормотал граф, можно было на дыбу попасть. Обычно по ночам с ним сидел маг, днем Галия, а вечером Тим, у которого в солнечно-рыжей гриве белела прядь седины.
Тимар кормил меня с ложки жидкими супами и измельченным в кашу мясом, сам мыл, сам бинтовал, не подпуская горничных. Даже спал на матрасе у моей кровати, чтобы быть ближе. Иногда я просыпалась ночью, и он вскакивал вместе со мной, заглядывая в глаза:
– Где болит? Что подать?
И сидел рядом, поглаживая по голове, пока я снова не засыпала. Когда же стало ясно, что с ребрами все в порядке, крепко обнял, прерывисто дыша и задыхаясь. Плакал? Не знаю. Но в день, когда снял с меня последний бинт, выпорол, как сидорову козу, я потом неделю спала на животе и ела стоя.