Кукла в бидоне
Шрифт:
— Выкинул, — глухо сказал Алексей. Спасательный круг отсырел, набух и с трудом держал его на поверхности. Промахнулся. В чем-то промахнулся, а ведь все, казалось, было продумано, по сто раз через мозги процежено.
— И для чего? — Майор играл с ним, как кошка с мышью, уверенный в своей силе, зная, что мышке не уйти.
И мышка уже твердо знает, что не уйти ей, а все равно бежит, бежит, подгоняемая жадным инстинктом самосохранения. Надо что-то отвечать, говорить, доказывать. И, уже зная, что ответ будет глуп и неубедителен, что не сбить майора, вцепившегося в
— За здоровье ее беспокоились… Все время на снотворном, а у ней давление…
— Экий вы гуманный человек, Алексей Иванович, — вздохнул майор. — Ну-с, оставим пока снотворное. Тогда же, когда вы решили проведать тещу, вы спрятали в переднем баллоне своей «Явы» три с половиной тысячи рублей. Наивненько спрятали, что и говорить. Но прятать, так прятать нужно было и пятьсот рублей, которые вы забрали у Аникина. Пока мы с вами сегодня встречались, у вас на квартире произведен обыск, и эти пятьсот рублей нашли в тахте. Что вы скажете, Алексей Иванович?
Круг уже почти не держал Алексея, и в нем росло щемящее чувство безнадежности, конца. Не хотелось больше барахтаться, бить по воде руками, задыхаться. Неудержимо тянуло отпустить круг, закрыть глаза, перестать думать, выкинуть из головы мучительную карусель царапающих мыслей.
Он так устал, что с трудом понял смысл вопроса. Что они еще от него хотят, мало им, что ли? Он ничего не ответил, лишь глубоко вздохнул. «А на кладбище все спокойненько…» — испорченным патефоном крутилось в мозгу. «И хорошо, что нашли, — вдруг со злорадством подумал он, — по крайней мере ей не достанется».
Почему он ненавидел сейчас жену, он не знал, ибо не умел анализировать своих чувств. Но если бы умел, легко догадался: он, Алексей, сидит здесь, как зверь в капкане, а она на воле. Ей-то что? Квартира двухкомнатная, двадцать восемь метров, все удобства. Разве это справедливо?.. Замуж выскочит, как пить дать. Станет она ждать, как же… «А будет ли кого ждать»? — поправил он себя, и сердце его, и без того, казалось, сжавшееся в комок, сжалось еще больше. Квартира двухкомнатная, двадцать восемь метров… Ей-то что? Ничего.
— Взял я у него деньги, пятьсот рублей, — вдруг произнес чей-то очень знакомый голос, и Алексей скорее догадался, чем понял, что голос принадлежит ему.
— Хорошо, Ворскунов, — устало сказал майор, — отдохните до утра в КПЗ, а завтра мы с вами уточним детали.
Алексей покорно встал, ссутулившись, не думая ни о чем. Только бы лечь, заснуть…
Когда Шубин и Голубев остались одни, Голубев сказал:
— Я думал, с ним будет тяжелее.
— Понимаешь, сегодня Ворскунов был обременен двумя преступлениями, из которых второе неизмеримо более тяжкое. И линия защиты у него была растянута. Подсознательно он, естественно, больше всего на свете боялся, как бы не выплыло убийство. И поэтому, когда речь зашла о кукле в бидоне, он особенно даже не сопротивлялся. Подсознательно, повторяю, он даже, быть может, был рад, что, кроме мошенничества, его ни в чем не обвиняют. Хотя бы немножко, но Уголовный кодекс он, видимо, знает. Ну, а потом, как говорят шахматисты,
Голубев заговорщицки подмигнул Шубину. Тот довольно хмыкнул и подмигнул товарищу.
— Я пошел за Польских, — сказал Голубев, глянув на часы. — Он, наверное, уже внизу.
— Иди, Боря, я вас жду.
Польских ждал в вестибюле, прислонившись к стенке. Должно быть, ему было жарко, и он расстегнул добротное, в рубчик, пальто и снял шапку. Увидев Голубева, он улыбнулся:
— Здравствуйте, ну как там наши дела, неужели нашли наши денежки?
— Да нет, — неопределенно пожал плечами Голубев и подумал: «Вот держится, скотина». — Давайте ваш паспорт, выпишем вам пропуск.
Они поднялись в лифте на третий этаж, вошли в комнату, где Шубин поднялся им навстречу, протянул руку:
— Как жизнь, Павел Антонович?
— Ничего, вашими молитвами, — дружелюбно засмеялся Польских. — А раз за тебя милиция молится, можно чувствовать себя в безопасности.
«Ну и нервы… — подумал Голубев. — Ведь так посмотреть — милейший человек, открытая душа, так и сочится оптимизмом и доверчивостью. Полненький, аккуратненький, любит, наверное, поесть и выпить в меру. Ну просто приятный парниша. Интересно посмотреть, как он будет сбрасывать шкуру».
— Капитан, — сказал Шубин, — не могли бы вы побеседовать с товарищем Польских? Мне нужно срочно тут кое-что посмотреть.
«Ну просто телепат Сережка, — усмехнулся мысленно Голубев. — Эдак скоро работать нам станет невозможно. Не успеваю подумать, а он уже догадывается». Но он знал, что кокетничает, что дружба и близость с Шубиным радует его, согревает, что даже во время отпусков он часто ловит себя на противоестественном желании побыстрее вернуться в Управление, оказаться напротив Шубина, подмигнуть… Да просто быть вместе с ним.
— Простите, что мы потревожили вас, Павел Антонович, — сказал он, — просто возникла необходимость уточнить кое-какие детали…
Теперь, когда он присмотрелся к Польских, ему показалось, что в глазах директора тлеет беспокойство, что сидит он, нарочито развалившись на стуле, но, несмотря на то что ему, должно быть, жарко в пальто, он забыл снять его.
— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Польских и даже подался вперед, показывая всем своим видом, что рад помочь следствию, что сделает все, лишь бы помочь.
— Павел Антонович, вы сами, случайно, ничего не хотите добавить к тому, что рассказывали нам в прошлый раз?
В глазах Польских на короткое мгновение вспыхнула тревога, но тут же погасла. Он развел руками и обезоруживающе широко улыбнулся:
— Да нет вроде. Раскрыл душу милиции. А то ведь с вашим братом: не раскроешь — тебе раскроют.
— Это вы тонко заметили, Павел Антонович, — ответил Голубев и подумал, что начал он беседу как будто неплохо, по-шубински, что Сережка делает вид, что погружен в какие-то бумажки, а сам, наверное, думает: пора ему брать быка за рога. — А как реагировала на исчезновение восьмисот рублей ваша супруга?