Кукла в волнах
Шрифт:
— Вроде бы. Вы хотите сказать, что он кому-то понадобился? Для уколов? — посыпался из меня град вопросов.
— Самое главное я тебе не сказал, — Волчатников смотрел на меня, ожидая реакции на сказанное, — «промедол» это почти что наркотик, действующий как морфий.
Я был поражен. Наркотики, у нас, в Советском Союзе? До меня доходили отдаленные слухи, что в Средней Азии любили покурить «анашу», жевали какой-то наркотический табак, который называли «наз», по странной аналогии с армейским НАЗом. Но это были слухи.
Волчатников был доволен произведенным эффектом.
— Да, забыл сказать, кроме «промедола» на некоторых самолетах пропадала еще мелочевка, несколько тормозных парашютов…еще что-то.
— А особисты знают?
— Наверное, — комэска пожал плечами, — какое мне дело? Знают они или нет, в любом случае это их работа. Не зря наших борцов со шпионами называют также как детский киножурнал.
— Как это? — не понял я.
Волчатников громко рассмеялся.
— Есть такой киножурнал — «Хочу всё знать», вот как еще называют особистов. Теперь всё, полезли в кабину, а то Вахтанг, наверное, заскучал один.
Напротив нас, в заходящем свете солнца, техники деловито заканчивали зачехлять отлетавшую сегодня технику. Осеннее солнце грело не так обжигающе как в июле, а приятно, словно бархатными руками гладило по коже.
Вскоре послышался гул одного за другим садившихся самолетов. Поначалу они шумели где-то далеко на полосе, потом звук стал нарастать и приближаться пока не показались истребители-бомбардировщики с включенными огнями по краям крыльев. Самолёты, с неприятным резким посвистом катились по рулежным дорожкам к центральной стоянке. Недалеко от неё летчики сбрасывали тормозные парашюты, которые тут же подбирали расторопные механики.
Последним катился самолет под номером 69. Лётчик откинул крышку фонаря, которая свечкой поднялась вверх, чтобы воздух обдувал разгоряченное лицо и так рулил к месту стоянки, поглядывая по сторонам.
Выкатившись на большой квадрат, уложенный бетонными плитами, двигатели глушились пилотами и к остановившимся самолетам сразу гурьбой подходили техники. Они цепляли за переднюю стойку шасси длинный авиационный буксир красного цвета, потом, используя его как руль, закатывали самолеты на стоянку.
Каждый раз, когда происходила эта процедура, мы втроём внимательно всматривались в группы техников и механиков. Для этих целей я достал свой бинокль и приложился к окулярам, надеясь, что это даст мне определенное преимущество в наблюдении. Вахтанг что-то бормотал про себя и сквозь его бормотание я смог уловить отдельные имена, которые он упоминал. Наиболее часто отчего-то звучало имя «Васька».
Я не выдержал и просил:
— Что там с Васькой? Кто это такой?
Вахтанг покосился на меня:
— Да, понимаешь, механик один. Что-то суетится слишком. То к одному самолету подбежит, то к другому, но к воздухозаборнику
— Сильно хочет помочь, вот и суется везде, где не просят. У меня в роте полно таких «активистов», — сказал я, и снова уставился в бинокль.
— Вот чёрт! — сказал Волчатников, — я думал, что всё будет просто.
На стоянку начали закатывать последний самолет под номером 69.
— Вон Васька, видишь, — указал мне инженер на небольшого щуплого солдата в техничке, взявшегося за буксир. Он встал как раз перед воздухозаборником.
Мы все впились глазами в него, затаив дыхание.
В нашу кабину доносились возгласы техников, негромкий смех от чьей-то шутки. Техники плотной массой навалились на самолет, и он медленно, тяжело двинулся задним ходом к своему месту. Как мы зорко не смотрели, механик по имени Васька, во время буксировки, не сделал ничего подозрительного. Руки его не отрывались от буксира, сам он к воздухозаборнику не приближался и не делал никаких резких движений. У меня возникло чувство разочарования в нашем предприятии.
Неужели всё напрасно и бесполезно?
Конечно, наивно было думать, что первый же вечер мы сразу кого-нибудь поймаем. Однако в глубине души определенные надежды на это существовали.
На какое-то мгновение, когда отцепляли буксир, толпа техников смешалась, и я упустил Ваську из виду. Вахтанг и Волчатников, по-видимому, тоже, потому что Сергей Николаевич воскликнул:
— Ничего не видно, совсем ничего.
— Вот гадство, понимаешь! — согласился с ним инженер.
В это время народ у самолета разошелся, остался один техник, который приставил лестницу к боку самолета. Из кабины показался летчик, с белевшим на голове гермошлемом.
— Всё, — огорченно сказал Волчатников, — проворонили!
— А может, его сегодня не было? — с надеждой предположил я.
— Может, и не было, — мрачно согласился Вахтанг и они с Волчатниковым стали выбираться из кабины.
Я вылез следом, отозвал комэску в сторону.
— Сергей Николаевич, я завтра уезжаю в Азовск, замполит батальона взывает.
— Совсем уезжаешь?
— Да. Он говорит, что скоро полёты здесь будут закончены и я, в общем, здесь уже не нужен.
— Заканчивать будут где-то недели через три, в октябре, — согласился Волчатников. — Ты ужинал?
— Нет, ещё.
— Пойдем в столовую, а то у меня после нашей охоты живот подвело.
Мы медленно пошли с ним по бетонным плитам центральной стоянки.
— Значит, уезжаешь… — задумчиво протянул подполковник, — если честно, мне будет без тебя скучно.
Он дружески приобнял меня за плечи в знак подтверждения своих слов.
— Да, поговорить не с кем. Народу много, а как у Высоцкого «нет того веселья».
— «Или куришь натощак, или пьешь с похмелья», — подхватил я строчку стиха.