Кукла в волнах
Шрифт:
Войдя во двор дома, и направляясь к своему флигелю, я вспомнил об Оксане, ее обваренном лице. Мне не хотелось с ней встречаться даже случайно, поэтому я, не останавливаясь, прошел к себе и лег на койку, чтобы немного отдохнуть. Заступать на дежурство предстояло в пять вечера, и в запасе ещё было три часа.
В приоткрытое окно лениво втекал тёплый воздух, который здесь на юге, даже поздней осенью, остывал медленно, постепенно. Ветер, словно человек-невидимка, тихо вошёл в мою комнату, небрежно трогая покрывало на кровати, старые газеты, лежавшие на полу. Мысли об одиночестве, отступившие в последнее время, появились вновь. Я не знал,
Незаметно, под аккомпанемент невесёлых мыслей я задремал и проснулся только по сигналу маленького будильника, весело запищавшего на столе.
К вечеру похолодало. Откуда-то набежали тучи и небо, казалось, вот-вот разродится унылым осенним дождем. Быстро поднявшись, я надел брюки-галифе, хромовые сапоги, сверху накинул портупею. Мне вспомнилась поговорка: «Как надену портупею, всё тупею и тупею». Как-то, заинтересовавшись происхождением этого слова, я нашёл в словаре, что «портупея» с французского означает ремень для шпаги. Ну что же, шпаг нам не выдавали, а вот кобуру с пистолетом на неё нацепить было можно.
Чтобы не промокнуть под дождем, особенно ночью, когда по уставу следовало проверять службу часовых, я захватил плащ-палатку, сложив её в небольшой портфель. На этом, собственно, сборы были закончены.
Развод наряда прошел как обычно — на аллее перед зданием штаба полка. Я доложил дежурному по полку, что наряд построен, Мы провели осмотр солдат, каждый своего подразделения, а потом промаршировали к месту несения службы. Вот такое нехитрое дело — заступать в наряд на сутки.
В ночное время, когда все офицеры расходятся по домам, дежурный по батальону обладает высшей властью в подразделении, так что меня с полным правом можно было назвать «ночной комбат». Дежурство фактически начиналось с ужина в столовой, куда роты приводились старшинами-прапорщиками, в редких случаях сержантами.
Особо выгодной в столовой считалась должность хлебореза. Сколько я служил, хлеборезами почти всегда были армяне или азербайджанцы, видимо у них тяга такая — резать хлеб с маслом. Как они проникали туда неизвестно — это словно закон физики, выведенный штабными умами и не подлежащий изменению. Вот и сейчас, едва я вошел в помещение солдатской столовой, из окна хлеборезки выглянул армянин Тигран и, узнав меня, кивнул. К этому времени в столовой уже звонко стучала алюминиевыми ложками рота охраны.
Старшина роты прапорщик Никитенко — муж той самой настырной Аллы, с которой я столкнулся из-за абрикосов, спокойный, рассудительный мужчина небольшого роста, подошел ко мне и принялся рассказывать о проблемах с сыном, который учился в школе последний год. Он склонялся к мысли отправить его поступать в Новочеркасское военное училище связи.
Обсудив эту тему, мы подошли к окну хлебореза Тиграна, где понаблюдали, как он металлической меркой выдавливал порции масла для солдат на большую тарелку. Занятие это было долгим и утомительным, но Тигран, судя по его физиономии, был доволен своей работой и не хотел бы её менять на другую. К примеру, мокнуть под дождем на посту или, не выспавшись брести по плитам, прочесывая ранним утром аэродром. Как говорил перед этим Юра: «Каждому своё!»
После ужина я отправился в свой автопарк и присел
Я выглянул в темневшее окно, что надеялся там узреть толпы бойцов, спешащих на волю, пока начальство прячется от дождя. Самовольщики это отдельная тема в армии. В эту категорию, как правило, попадали все — от солдат до курсантов.
В Азовске этому явлению способствовали многочисленные дыры в металлическом заборе, окружавшем казармы. Именно сквозь них просачивались отдельные искатели приключений. В самоволку бегали к молодым девушкам, но иногда, романы заводили с женами офицеров или прапорщиков, проживавшими в пятиэтажках неподалеку.
Из-за одного такого бойца жена бросила мужа-милиционера, который после приходил жаловаться нашему командованию на плохую воспитательную работу. Солдат оказался из моей роты. Старшина Винник по-дружески объяснил милиционеру, что с женой надо спать чаще, тогда она не будет заглядываться на молодых козлов. А если не встаёт, тогда и винить никого не стоит.
Кроме самовольщиков были и другие нарушения, которые зоркий глаз дежурного должен был усмотреть и предотвратить. Например, пьянство. Однажды мы со старшиной нашли припрятанную на чердаке казармы посылку, присланную из солнечной Грузии одному из солдат. В ней оказалось десять полулитровых бутылок заполненных «чачей» — виноградной водкой. Причем на каждую была одета детская соска. Видимо, чтобы после отбоя, солдаты брали эти бутылки к себе в кровать и посасывали «чачу», как младенцы. Страшно было представить, если бы эту картину обнаружил какой-нибудь дежурный по батальону. Тогда бы однозначно сказали, что Косых сам пьяница и рота у него пьяная.
После отбоя, около одиннадцати вечера, я отправился в свою роту, где пересчитал засыпающих солдат по головам в кроватях, словно кроликов или каких-нибудь бычков. Все были на месте, волноваться не стоило. Я вышел на крыльцо казармы, стал под козырек и закурил. С железного козырька срывались крупные капли, падали разбивались вдребезги о бетонный порог и я представил, как такие капли падают мне за воротник, разбиваются о шею, затылок. Меня передернуло, стало зябко.
— Товарищ замполит, — из казармы выглянуло хитрое лицо Паши Толоконникова, который был сегодня дневальным, — а еще придете?
— Обязательно! — легко соврал я. — Несите службу как положено, не расслабляйтесь!
Закончив проверку, орошаемый мелким дождиком, я вернулся в аэродромный парк. Мне предстояло около часа ночи проверить караул, пройтись по подразделениям, и, под утро, можно было себе позволить вздремнуть на диване в канцелярии.
Но моим планам не суждено было сбыться.
После двенадцати ночи, когда я сидел за столом и пытался прочитать очередную станицу романа Пикуля «Фаворит», безуспешно борясь со сном, дверь внезапно распахнулась. На пороге возник бледный как смерть прапорщик Васильченко — командир взвода охраны. Вместе со мной он заступил на дежурство начальником караула и должен был находиться со своим взводом, в караулке. Расстегнув непослушными трясущимися пальцами мокрую плащ-палатку, он сказал: