Кукловод
Шрифт:
– Мы останемся здесь ночевать, можно? – спросил Рогожкин.
Старик пожал плечами, выглянул в окно.
– Ночевать? Лично я не против. Но лучше вам уехать. Кладбище не любит чужих людей.
– Это как: не любит?
Рогожкин не верил в байки об оживших мертвецах и прочей нечисти, но послушать страшные любил. Однако с наступлением темноты настроение кладбищенского сторожа изменилось. Дядя Ваня стал говорить мало, отвечал односложно, тихим голосом. Будто в комнате спал человек, и сторож боялся потревожить его сон. Старик часто вглядывался в черные густые сумерки за окном, будто старался кого-то разглядеть в темноте.
– Вот случай был год назад, – старик показал пальцем на кровать с высокими никелированными спинками. – Остановился тут казах. Прямо на этом месте лег на ночь. А я на палати забрался. Помню, ночью я беспокойно спал. Все чудились какие-то звуки, половицы скрипели, люди разговаривали незнакомыми голосами. Просыпаюсь чуть свет. В доме никого, постель пустая. Выхожу на двор. А казах тот лежит возле ворот. В луже собственной крови. Горло перерезано от уха и до уха. Голова только на позвонках держится. Будто не ножом по горлу провели, а острой косой. Спроси, кто его порешил? Не знаю, в доме были я да он. Я вот что думаю… Может, здешним покойникам он не понравился.
Акимов, смежив веки, дремал на стуле, тихо посапывал и не слушал всю эту ахинею о казахе, убиенном острой косой.
– А, по-вашему, кто же того казаха тюкнул, покойники что ли? – допытывался Рогожкин. – Может, он сам себя приговорил? Ну, несчастная любовь или что…
– Бог знает. Только примета была плохая перед его гибелью. Сидели мы с ним вечером, радио слушали. Темно было. А за окном появились огоньки. Светленькие такие. То ли белые, то ли зеленые. Вышел на крыльцо, огоньков не видать. Сел к окну, они снова появились. Поэтому и говорю: кладбище чужих не любит. Езжайте с Богом.
– Вы же сами говорили, что не боитесь мертвяков.
– Днем, может, и не боюсь. А ночью… Всякое может случиться. Езжайте. Вам что? На дорогу выедите, дуйте по ней. Через два часа будете в Картыке. Там найдете, где переночевать. А утром поедите в поселок агрокомбината.
Рогожкин решил, что дядя Ваня от одиночества, от близости бесчисленных могил, немного того, умом двинулся. И без очков видно, с чудинкой старик. Станет ли нормальный человек жить отшельником в этом месте, в доме, построенном на чужих костях, караулить заброшенное кладбище? Вот и видятся старику блуждающие огоньки и другие зловещие знамения.
Рогожкин потянулся к подоконнику, взял в руки радиоприемник на батарейках, видимо, единственную ценную вещь в доме старика. Спросив разрешения, покрутил ручку настройки, отыскивая в эфире выпуск новостей. Но на всех станциях, как сговорились, крутили одну попсу.
– А-лаба-лаба-ду-ду-ду, седой фарцовщик, – заорал приемник.
Рогожкин заулыбался. При звуках музыки Акимов сладко потянулся, разлепил веки.
– Пожалуй, так и поступим, – неожиданно согласился он. – Поедем прямо сейчас. Дорога у нас дальняя. А когда ехать, что днем, что ночью, все едино. Только вот чайку хлебнем на дорогу.
Старик, казалось, обрадовался решению гостей ехать в ночь. Он взял один костыль, поднялся, переставил чайник со стола на печку. Снова вернулся на место, прислонил костыль к стене, сел.
– Чайку на дорогу самое дело выпить, – сказал он.
Дядя Ваня набил трубку махрой, хотел прикурить от спички, но не успел. Акимов встрепенулся на стуле, резко выбросил вперед ногу. Выбил из-под дяди Вани стул. Рассыпался табак, не прикуренная трубка полетела
Акимов поднялся, шагнул к инвалиду.
Лежа на спине, старик тяжело охнул, схватил прислоненный к стенке костыль. Попытался отмахнуться от Акимова. Но тот ногой выбил костыль из рук. Пнул старика носком ботинка в пах. Бросился коленями на грудь. Усевшись на одноногом инвалиде, размахнулся и влепил ему увесистую зуботычину. Старик плюнул кровью.
– Ох, милый мой седой фарцовщик, – орал из приемника тонкий мужской голос. – Ох, лаба-дубу-да-да-да…
Акимов развернул левую руку и дал старику в глаз. Рогожкин, раскрыв от удивления рот, застыл на месте. Какая муха укусила Акимова? Какая сука его сглазила? Или стопка спирта так подействовала, возбудила агрессию? С какого хрена он сорвался? Сейчас замочит старика. В несколько ударов замочит. Рогожкину мучительно захотелось заступиться за гостеприимного инвалида.
– Ох, лала, лаба-ду-ду-ду, – надрывался приемник. – Не злись, фарцовщик, не тусуйся, мы все балдеем от тебя. Лаба-баба-дуду…
Рогожкин бросился на колени, ухватился за руку Акимова, отведенную назад для нового удара.
– Хватит, убьешь его.
– И хрен с ним, пусть сдохнет.
Акимов попытался вырвать левую руку, но Рогожкин, повис не ней. Навалился на всем телом на плечо Акимова, стараясь оторвать его от старика. Акимов развернулся, и что есть силы, ударил Рогожкина правым локтем в незащищенную грудь. Рогожкин вскрикнул от боли, отлетел в сторону, распластался на полу. На секунду неяркий свет керосиновой лампы разошелся крестом и померк в его глазах.
Зарычав по-звериному, Акимов навернул инвалида по шее, по ушам. Ухватил старика за острый кадык, сжал пальцы.
– Моя фамилия Акимов. Слышал обо мне?
Старик закашлялся. Акимов немного ослабил хватку, пустил ему кислород. Инвалид плевался кровью, кашлял.
– Узнаешь меня, тварь?
– Говорили, что ты умер, – прошипел старик. – Будто схоронили тебя.
– Я-то жив. А вот ты скоро сдохнешь. Теперь говори, ну.
Акимов врезал старику по морде. Инвалид застонал. Рогожкин сел на полу, завращал глазами, подскочил и бросился на спину Акимова. Сбил его со старика, вцепился в волосы. Акимов с Рогожкиным покатились по полу. Схватка была жестокой и безмолвной. Акимов приподнялся, стараясь перебросить противника через себя, Рогожкин сжимал руку в локте, выполняя удушающий захват.
Старик недвижимо лежал на полу, хватая воздух широко раскрытым ртом.
– Если вы сомневаетесь в своем половом здоровье, – объявил приемник твердым женским голосом. – Если есть хотя бы тень сомнения, обратитесь в кожно-венерологический диспансер по месту жительства. Там вам помогут разобраться и обрести…
Отчаянным усилием Акимову удалось подняться на карачки, закинуть руки за спину, вцепиться в загривок Рогожкина. И рывком перебросить противника через себя. В полете Рогожкин задел ногой стол, опрокинул его. Зазвенела разбитая посуда, разлетелись вилки. Рогожкин шлепнулся спиной на пол. Упал тяжело, как мешок с картошкой, сброшенный с третьего этажа. Акимов с силой ударил Рогожкина по лицу. Из глаз Рогожкина брызнули яркие разноцветные искры. А дальше темнота.