Кукловод
Шрифт:
Авилов перевёл взгляд на обгоревшие брёвна и закусил губу. В глазах у него стояли слёзы. Он получил письмо Ивана Ильича и приехал так скоро, как позволили дела. Но всё-таки опоздал…
1
Рукопись – I
(1606 год, Москва)
«Пользуясь дарованным ему правом входить без доклада, Никита Маленин по-свойски махнул рукой стражникам и распахнул дверь в царские покои.
Дмитрий сидел за столом, заваленным бумажными свитками, и что-то писал, часто макая перо в драгоценную чернильницу, выточенную из цельного куска малахита. Никита
– А, Никита, – приветливо сказал он, узнав ближнего слугу. – Проходи, садись. Ты что так запыхался? Или с пожара бежишь?
– Можно и так сказать, государь, – проворчал Никита, усаживаясь на табуретку. – Только пожары, они ведь разные бывают. Хорошо, если просто дом горит. А ну, как земля под ногами?
Дмитрий отложил перо и выпрямился в кресле.
– Ты загадки-то для детей малых прибереги, – холодно сказал он. – Рассказывай, что случилось.
А случилось вот что.
Проходя по Китай-городу, Никита наткнулся на кучку людей, окруживших старика-монаха, одетого в чёрную рясу. Тряся неопрятной седой бородою, он кричал сорванным голосом:
– Доколе будем терпеть, православные? Царь наш, Дмитрий Иванович, погряз в грехе и пороках! Постов не соблюдает, ходит в иноземном платье, на достояние монастырей покушается! А теперь в угоду королю Жигимонту хочет жениться на поганой польке! Казну на неё тратит без счёта! Уже по Москве нельзя шагу ступить – на чужеземца наткнёшься! Зачем он столько поляков, немцев да литовцев нагнал? Зачем? А я вам скажу, православные. – Монах снял с головы грязную скуфью, вытер ею с лица пот и, переведя дух, истошно закричал с новой силой: – Не сегодня-завтра русских людей резать начнут! И начнут с отцов наших – митрополита Гермогена, епископа Иосифа, князей Шуйского да Голицына! Всех, кто за народ стоит, повырежут. А потом начнут православных в латинскую веру загонять, костёлы на Руси подымутся! Вот вам и царь ваш… Еретик он, а не царь!
Люди, внимательно слушавшие монаха, заволновались. Раздались выкрики:
– Да какой он, к едрёной матери, наш! Польский он, а не наш!
– Музыкантам-иноземцам платит больше, чем дьякам в приказах! На троне из чистого золота сидит!
– Новый дворец себе построил, а у входа медное чудище выставил! Оно челюстями двигает, из пасти непотребные звуки несутся… Не к добру!
– А бабы-то, бабы! Ведь каждую ночь ему новую бабу приводят! Святость-то царская где? Нешто цари так поступают?
На крики и шум народу прибывало. Вскоре Никиту стиснули со всех сторон. Ему очень хотелось пробиться к монаху-проповеднику и вышибить ему остатки зубов. Чтобы знал, как на царя хулу возводить. Но разве потом уцелеешь… Слишком яро толпа настроена против Дмитрия Ивановича. Хуже всего то, что люди во многом правду говорят. И деньги царь страшно расточает. И престол свой приказал вылить из чистого золота, да ещё повелел обвешать его алмазами и жемчужными кистями. И в женских ласках удержу не знал. Потому людской ропот на московских улицах сам по себе был не в диковинку. Но чтобы так, в открытую, поносить своего царя, призывать к бунту – это что-то новое…
Никита начал выбираться из толпы. Неожиданно чья-то ладонь цепко схватила его за рукав кафтана. Обернувшись, Никита
– Куда намылился, голубь? – ласково спросил он. – Пошто отца Досифея слушать не желаешь?
– Недосуг мне. Пусти, – хмуро сказал Никита, предчувствуя недоброе.
– А ведь я тебя узнал, – продолжал парень, удерживая Никиту за рукав. – Ты третьего дня рядом с царём в его свите скакал. Православные! – заорал он вдруг. – Среди нас царский холоп затесался! Бей его!
Невысокий, широкоплечий Никита был очень силён. Одним ударом, предназначавшимся проповеднику, он сокрушил парню скулу, и тот рухнул на землю, получив к тому же ещё и ногой под ребро.
– Убили! – завыл он, корчась от жестокой боли. – Держи его, ребята!
Мощным рывком, распихивая людей локтями, Никита наконец вырвался из толпы и побежал. Вскоре он услышал за спиной топот и на ходу оглянулся: его преследовали трое оборванцев – то ли дружки пострадавшего, то ли просто уличная голытьба, решившая поживиться одеждой и содержимым карманов царского слуги. Бежали они хорошо, расстояние быстро сокращалось, и Никита понял, что столкновения не миновать. Под кафтаном он всегда носил нож. Вынув его на бегу, он вдруг стал, как вкопанный, резко обернулся и выставил перед собой вооружённую руку. Это было так неожиданно, что бежавший впереди оборванец, не успев затормозить, со всего размаха напоролся грудью на клинок.
– А-ах! – выдохнул он, глядя на Никиту в изумлении. Лицо его с губастым полуоткрытым ртом посерело, колени подогнулись, и разом обмякшее тело, соскользнув с клинка, бесформенной грудой упало под ноги сотоварищам, заливая их кровью.
Пользуясь замешательством противников и не переставая угрожать им ножом, Никита попятился в ближайший переулок, быстро проскочил его, попетлял по грязным кривым улочкам Москвы, и, приведя себя в порядок, явился во дворец…
Дмитрий выслушал рассказ Никиты спокойно и попенял ему:
– Зря ты в драку ввязался. Могли ведь и кистенём по голове свистнуть, и нож под лопатку… Ты у меня кто? Глаза и уши. Ты должен видеть, слышать, знать и мне обо всём интересном доносить. А уж кому руками махать, я и без тебя найду.
– Прости, государь, – сказал Никита, поднимаясь. – Виноват я, но так уж получилось…
– Ладно, – произнёс Дмитрий, делая примирительный жест. – Сиди. За то, что вступился за царскую честь, хвалю и жалую изумрудом. – Сняв с левой руки один из многочисленных перстней, он протянул его Никите. Тот с поклоном принял подарок. – А теперь, – продолжал Дмитрий, откидываясь в кресле, – скажи: что ты обо всём этом думаешь? Без утайки скажи.
Предупреждение было излишним. Пользуясь безграничным доверием царя, Никита никогда не хитрил и не лукавил: он был слугой, а не лакеем. В свою очередь, закрывая глаза на низкое происхождение Никиты, Дмитрий ценил ум, ловкость и прямодушие Маленина, приблизил его к себе, на зависть иным князьям, сделал своим советчиком и постоянным исполнителем самых деликатных поручений.
Но сейчас Никита мялся, не решаясь начать. Слишком неприятным и тягостным для царя обещал стать разговор.
– Ну, чего жмёшься? – нетерпеливо спросил Дмитрий. – Или боишься огорчить меня вестью об измене Шуйского? Пустое. Уже знаю.