Куколка
Шрифт:
– Пока что для меня все это дело как китайская грамота, – сказал Мейер.
– Ну в том, что я говорю, нет ничего сложного. Поул Блейни проводил медицинское обследование. Он утверждает, что обнаружил остатки лимонной кислоты на левой руке женщины, то есть на той руке, которой она придерживала лимон. Резала же она правой. Все проверено, Мейер. Она не была левшой.
– Ну хорошо, будем считать, что она попила чайку перед тем, как ее убили, – сказал Мейер.
– Совершенно верно. На стакане, который стоял на ночном столике у постели, мы обнаружили принадлежащие ей отпечатки пальцев.
– А какие отпечатки были обнаружены на ноже?
– Там
– А удалось найти что-нибудь интересное в ее записной книжке? В отчете Клинга говорилось…
– Та же самая картина, нам не удалось обнаружить ни одного четкого отпечатка. А кроме того в квартире не найдено буквально ни гроша денег. Я, например, считаю, что убийца ее к тому же еще и ограбил. – Угу, значит, так, – сказал Мейер. – И это все?
– Да, все. Ты разочарован, да?
– Я, по правде говоря, рассчитывал на то, что хотя бы вам удастся что-нибудь найти.
– Весьма сочувствую.
– Ну, что поделаешь. – Гроссман некоторое время молчал, а потом решился. – Мейер? Ты считаешь, что убийство Кареллы связано с этим?
– Не знаю, – сказал Мейер.
– Мне очень нравился этот парень, – сказал Гроссман и повесил трубку.
Харви Сэдлер был не только адвокатом Тинки Закс, но и старшим партнером в адвокатской конторе "Сэдлер, Мау-Интайр и Бруке", которая располагалась в центре города на Фишер-стрит. Мейер приехал туда за несколько минут до полудня и там выяснилось, что Сэдлер как раз собирается отправиться в Ассоциацию молодых христиан. Мейер сообщил ему, что он приехал за тем, чтобы узнать, оставила ли Тинка Закс завещание. Подтвердив, что завещание такое и в самом деле имеется, Сэдлер осведомился, не согласится ли Мейер поехать вместе с ним в ассоциацию и тогда они смогли бы поговорить обо всем по дороге. Мейер заверил его, что он с удовольствием составит ему компанию и оба вышли на улицу в надежде поймать такси.
Сэдлер оказался мужчиной лет сорока пяти, могучего телосложения, с грубыми чертами лица. Он охотно рассказал Мейеру, что некогда играл полузащитником за Дармут. Правда было это еще в 1940 году, но он играл вплоть до призыва в армию. А теперь вот старается поддерживать спортивную форму, дважды в неделю по понедельникам и четвергам играя в гандбол в клубе при Ассоциации молодых христиан. Во всяком случае, это хоть как-то помогает поддерживать спортивную форму. Правда, гандбол не может компенсировать того, что ему приходится сидеть за столом по восемь часов в день.
Мейер сразу же заподозрил намек. Уже несколько недель как он особенно чувствительно относится к собственному весу. Началось это после того, когда он узнал, что именно имеет в виду его четырнадцатилетний сын, называя его "Старый Криска". Небольшое расследование помогло установить, что на школьном жаргоне это означает "толстяк" – достаточно неуважительное прозвище, хотя, возможно, и с примесью симпатии. Он наверняка выпорол бы сына за это, если бы жена его Сарра, не заявила, что, может, мальчик не так-то уж и не прав. "Мы ведь не замечаем, что толстеем понемножку, – сказала она Мейеру, – и тебе наверняка не помешало бы немного позаниматься в гимнастическом зале при главном управлении полиции." Мейер, чье детство прошло под издевательства инаковерцев, уж никак не ожидал подобного удара со стороны того, чьи пеленки когда-то портили ему жизнь. Он подозрительно взглянул
Его подозрения как относительно себя, так и относительно Сэдлера, несколько рассеялись, когда он попал в раздевалку Ассоциации молодых христиан, в которой стоял точно такой же запах, который мог бы стоять и в раздевалке Ассоциации молодых евреев, если бы таковая имелась в этом городе. Как-то сразу убедившись в том, что ничто в мире не рассеивает столь успешно подозрительность и предубежденность, как запах мужской раздевалки при спортивном зале – раздевалки, которой свойственна атмосфера грубоватой мужской дружбы, товарищества и взаимовыручки, Мейер прислонился к шкафчикам раздевалки в ожидании того, когда Сэдлер переоденется в свои гандбольные шорты и продолжит свой рассказ о завещании Тинки.
– Она оставила все своему бывшему мужу, – сказал Сэдлер. – Именно таково ее желание.
– И ничего не оставила дочери?
– Только в том случае, если Деннис умрет раньше Тинки. На этот случай она назначила опекуна, доверив ему распоряжаться имуществом до ее совершеннолетия.
– А Деннис знает об этом?
– Понятия не имею.
– А была ему отослана копия завещания?
– Во всяком случае, я ее не отсылал.
– А сколько экземпляров завещания вы отослали Тинке?
– Две копии. Оригинал его хранится у меня в сейфе.
– Это она сама потребовала, чтобы ей отослали две копии?
– Нет. Но мы обычно отсылаем по две копии завещаний всем завещателям. В большинстве случаев люди любят иметь у себя под рукой запасной экземпляр на тот случай, если возникнет необходимость поправок, а второй, как правило, держат в сейфе своего банка. По крайней мере, такова практика.
– Мы весьма тщательно обыскали квартиру Тинки, мистер Сэдлер, но так и не нашли копии ее завещания.
– В таком случае, можно предположить, что она и в самом деле отослала ее своему бывшему мужу. И ничего странного я тут не вижу.
– Неужели?
– Видите ли, отношения между ними сохранялись самые дружественные. А кроме того, он ведь действительно является единственным наследником. И легко можно предположить, что Тинка желала поставить его об этом в известность.
– Ага, – задумчиво произнес Мейер. – А насколько велико это наследство?
– Ну все, что у нее имеется – это картина.
– Как это понимать?
– Я имею в виду картину Шагала.
– Простите, я все-таки не понимаю.
– Я говорю о картине художника Шагала. Тинка приобрела ее несколько лет назад, когда она начала наконец зарабатывать хорошие деньги. Я полагаю, что сейчас эту картину можно оценить примерно в пятьдесят тысяч долларов.
– Это вполне приличная сумма.
– Верно, – сказал Сэдлер. Он уже облачился в шорты и сейчас старательно натягивал перчатки, всем своим видом показывая, что ему пора выходить на площадку. Однако Мейер решил игнорировать все эти намеки.
– А как насчет всего остального имущества? – спросил он.
– А это и есть ее имущество.
– Как это?
– Картина Шагала и составляет содержание ее завещания или ту часть его, которая представляет собой значительную ценность. А остальное – это мебель, кое-какие ювелирные изделия, предметы туалета и прочие мелочи, но, уверяю вас, все это не представляет собой сколько-нибудь значительной ценности.