Куколка
Шрифт:
Звезды на обзорниках плясали безумную джигу. Космос бурлил, лопаясь гнойными пузырями. Кляксы расплывались по экранам, как кровь на повязке из марли.
Рана не спешила затянуться, обильно кровоточа.
— Бижан! Давай сигнал бедствия!
— Без толку! Волны не проходят. Видишь, что вокруг творится?!
— Стреляй, Заль! Стреляй!
— Спокойно, Гив. Не тарахти. Вступим с третьего такта…
Лючано ощутил нарастающий зуд. Тысячи мурашек пришли в движение под кожей, стремглав разбегаясь от правого плеча по всему телу. Хотелось содрать с себя кожу! — и чесать, драть, скрести
«Овощ» закрыл глаза, словно заснул.
— Стреляй!..
— Ну и выстрелю, — с удовольствием сообщил гитарист. — В фа-диез мажоре!
Музыкант-диверсант по плечи залез в сферу управления. На обзорниках полыхнуло: коротко, зло. И еще раз. Совсем не так ярко, как на «Этне», когда галерные пушкари били из плазматоров. Однако левая клякса явственно отпрянула, съежившись и втянув ложноножки.
Вокруг фага завертелись микро-огоньки.
— Добивай! — зашелся воплем барабанщик. — Кроши гадину!
— Заткнись, Гив! Не ори под горячую руку…
— Из нашей пукалки эту заразу не сожжешь, — проворчал Бижан, мрачней тучи. — Не тот класс. А вот пугануть, смазать им пятки салом — реально. Были случаи…
Лючано в ужасе схватился за голову:
— Пугануть?! Мы можем их только пугать?!
— Не нравится? Ты молись, чтоб они испугались!
Зуд превратился в панику. У мурашек выросли ядовитые жвалы. Проклятые насекомые вгрызлись в жилы, яд двинулся по течению, пролившись в мозг. Бежать! Пешком через космос, на другой край Галактики, без воздуха, без жалких крупиц тепла — лишь бы подальше отсюда…
Шанс!
Шанс на спасение!
— У нас есть всестихийник! — он вскочил на ноги, даже не подумав, насколько сомнительно звучит формулировка «у нас». — «Хамелеон»! Мы удерём на нем! Пока фаги жрут корабль, мы умотаем за тридевять…
— Идиот! — взорвался барабанщик. Будь у вехдена на подхвате что-то тяжелое, непременно запустил бы в самозванный генератор идей. — Куда мы на «Хаме» умотаем? К дэву в задницу?!
— Почему?!
Надежда рушилась, грозя погрести людей под обломками. Кляксы на обзорниках вновь задвигались, беря «Нейрам» во фланговые клещи. Сейчас фаги ничем не напоминали кровь на марле. Они размазывались по звездному небу, как маслянистая пленка по поверхности лужи. Ноздри затрепетали: в нос шибануло едкой вонью ацетона.
Лючано чихнул: до того явной была галлюцинация.
Космос на экранах шел зыбкими волнами. Мерцая гребнями, волны накатывали на корабль, грозя опрокинуть и утащить в пучину жалкую жестянку с горсткой перепуганных людей. Искалеченный звездолет держался на пределе.
— Всестихийник, Борготта, это вам не круизный лайнер, — восстановив естественное дыхание, Юлия смотрела на Тарталью с сочувствием. — И даже не яхта. На нем можно выйти с планеты на орбиту. На диверсионном «Хамелеоне» — чуть дальше. Все. До соседней планеты, и то не долетишь. Ни скорости, ни запаса хода. Соответственно, защита от атаки флуктуаций не предусмотрена конструкцией. Запустим двигун — считайте, пригласим фагов к столу. Кушать подано!
Помпилианку одолевала нервная болтливость.
Минутку!.. еще одну минутку…
Костлявая деликатна, уверены мы. Леди до мозга костей, она постыдится взять и прервать человека, который ничего плохого ей не сделал!
— Почему они «Нейрам» сходу нашли? У нас аварийная утечка энергии. Для фагов это, как для акул — кровь в воде. За парсек чуют…
Сделав чудовищное усилие, женщина умолкла. Бледная, строгая, теперь она просто смотрела на обзорники. Корабль обречен, молчала Юлия. Вопрос лишь в том, сколько нам отпущено судьбой. Полчаса? Час? В любом случае, помощь опоздает.
Даже если сигнал Бижана пробился сквозь искажения континуума и мчится к загадочному Тамиру со скоростью света.
— Зафиксированы еще две флуктуации. Вектор движения — от Гаммы Змеи к нам.
— Класс?
— 1O и 1S.
— Они нас сожрут! Надо что-то делать!
— Не паникуй, Гив. Делаем, что можем. Проверь распределение экранов. Они должны накрывать рубку…
— Да! Да! Сейчас…
Гитарист опять выжидал до последнего. У йети была выдержка голема: окажись на его месте Лючано или дерганый барабанщик, палили бы в черный космос, как в монетку. Хищные кляксы сплошь облепили мониторы обзорников, когда турель с излучателями ожила. Стиснув зубы, подавшись вперед всем телом, Заль утопил до упора виртуальные гашетки.
Космос озарился рваными вспышками. Бестелесная дрянь, норовившая оплести «Нейрам» сотнями щупальцев, отшатнулась прочь. Словно птенец-гигант, корабль стремился вылупиться, вырваться к жизни, раскалывая скорлупу то здесь, то там. А проклятая скорлупа сопротивлялась, торопясь восстановиться, по-новой окружить клювастого птенца, обездвижить, заточить и переварить…
— Они не ушли! Стреляй!
— Вижу…
Зуд исчез. Вместе с ним сгинула и паника, сменившись тупой апатией. Корабль ожил, зашевелился. Вздрогнула, как от удара электротоком, сердечная мышца реактора, чтобы остыть навеки. По кишкам узких коридоров пробежала серия спазмов. Заиграли гитары в студии; струнным тихо вторила клавинола. Призрак Яцуо Кавабаты, лишенный ног, кружился в операторской — жучок-волчок, он улыбался, морща лакированную кожу в углах рта.
Стены и переборки стали прозрачными — не на уровне зрения, а в другом, недоступном обычному человеку диапазоне. Лючано проницал их каким-то новым органом, которому он не нашел бы названия ни на одном из языков Ойкумены.
«Быть может, на языке флуктуаций? — предположил маэстро Карл. — Если, конечно, такой язык существует?»
В голосе маэстро мелькнули знакомые интонации профессора Штильнера.
Жуткая, завораживающая фантасмагория объединяла в пестром балагане время, пространство, «Нейрам», кляксы за бортом и людей в обезумевшей жестянке. Твердость и незыблемость превращались в гибкость и изменчивость. Воздух обрел шершавую плотность. Звуки сделались видимыми. Ярчайшими сполохами они озаряли рубку, отражались от стен, возвращались и смешивались, растекаясь пятнами радуги, пролившейся с небес на землю.