Кукольная королева
Шрифт:
— Да что им будет, альвийским яблоням-то? У Фаргори и в скверные лета дивные яблоки вызревали. И сидр лучший во всём Аллигране. — Лэй вздохнула. — Недаром ведь к королевскому двору везут.
Мариэль промолчала.
Лишь морщинки у сжатых губ вдруг проступили отчётливее.
— И чего ты наше величество так не любишь? Славный король. — От Лэй не укрылась ненависть, звеневшая в этом молчании. — Всё злишься, что теперь не благородная лэн*, какой при Бьорках была?
(*прим.:
— Я уже говорила, — спокойно произнесла Мариэль. — В моём отношении к Его Величеству нет ничего личного.
— Тебе бы век Богиню благодарить, что тебя тогда Альмон подобрал и Фаргори приютили. Жива, доченек родила, мужа отхватила — всем на зависть! Ещё и дело Фаргори твоё. А что память потеряла — нужна она больно, память эта… В Кровеснежную ночь столько благородных из столицы бежало, вон как ты, а выжило много, думаешь?
— Думаю, нет, — тихо ответила хозяйка дома. — Лэй, у меня есть право не любить людей, которые прошли к трону… таким образом.
— Да слышала, слышала. Устала уже слышать. Узурпатор он, незаконный, резню во дворце устроил… По мне, на ком корона, тот и законный. И Бьоркам с их прихвостнями по заслугам воздали. К тебе не относится, — снисходительно добавила Лэй. — Тоже мне, короли, избранники Богини! Народ пытали, денежки наши на празднества безумные просаживали, пока простой люд вымирал. Ещё и порождение Мирк на престол посадить хотели. А теперь мы и голода не знаем, и налоги мизерные, и…
— Не лучшая тема для разговора за вечерним чаем, — мягко произнесла Мариэль. — Пушок нашёлся?
— Пушок? Да придёт, куда денется! Он у нас по весне загульный, сама знаешь. Не впервой. А не вернётся — другого возьмем, вон у Онванов кошка скоро окотится. Дети только выть будут, но ничего, переживут. — Залпом опорожнив свою чашку, Лэй поднялась из-за стола. — Ладно, пойду я. Ещё домой топать от ваших садов…
— Не так и далеко. — Мариэль пожала плечами. — Увидимся.
— И тебе не хворать.
Под весом Лэй крылечко жалобно скрипнуло, — но, ступив на мощёную камнем дорожку, женщина обернулась.
— Ты Таше про отца так и не сказала, да?
Лицо Мариэль почти не изменилось.
— Нет.
— А что скажешь?
Соседка смотрела на Мариэль неожиданно цепко, однако взгляд хозяйки дома остался бесстрастным. Свет не отражался в затенённых ресницами глазах, терялся в чёрной глуби с едва заметным вишнёвым оттенком.
— Скажу, что нам досталось всё имущество, без лишнего рта заживём только лучше, да к тому же… — Мариэль осеклась. То ли вспомнив о чём-то, то ли заметив вытянувшееся лицо Лэй. — Имеешь что-то против?
Её собеседница опустила взгляд,
— Ну… это… жестоко.
— Зато плакать долго не будет. — Мариэль улыбнулась дочери, уже бежавшей к крыльцу. — Хорошо покаталась, малыш?
— Здорово, мам! — девочка птичкой порхнула по ступенькам: кудряшки светлым шлейфом летят следом, серые глаза сияют серебром. — Принц меня почти слушается!
— Не сомневалась, что вы поладите.
Махнув рукой соседке — в решительном прощании, — Мариэль кончиками пальцев коснулась медной оправы светильника, и, когда Лэй удалилась по направлению к калитке, шар золотистого света погас, погружая террасу во тьму.
— Теперь мыться, пить чай и спать.
— А я хотела на ночь краеведение поучить. — Таша молитвенно сложила тонкие ладошки. — Мам, можно я карту расстелю, можно?
К тяжести вздоха Мариэль явно примешалось удовлетворение.
— Можно.
— Ура! — с воинственным воплем девочка упрыгала в дом. — Сегодня у меня эти цверги* своё получат!
(*прим.: цверги — немецкое именование гномов)
Яблони что-то шептали в спину Мариэль, когда она перешагнула порог следом за дочерью. Шептали, пока щелчок двери не сменил скрежет засова.
А потом сад остался наедине с лунным светом, лившим серебро на беспокойную листву и звёздочки яблоневых цветов.
***
Когда Таша открыла глаза, небо было выкрашено блеклыми красками предрассветья.
Спросонья она не сразу поняла, что делает на заднем дворе. Без одежды? И почему ладони стёрты в кровь? Почему…
А потом — вспомнила.
Лёжа на земле, она сжалась в комок и заплакала снова. Боль была почти физической, ноющей в сердце, рвущей его глухой безысходностью.
Боль — и вина.
Если бы только она вчера не ушла, если бы только вернулась раньше, если бы…
…и вдруг поняла нечто очень важное. То, о чём напрочь забыла в безумии отчаяния.
Непозволительно. Непростительно.
Таша резко распахнула глаза.
Они увезли Лив.
И, вскочив, опрометью метнулась в дом.
В детскую она ворвалась, почти задыхаясь. Жадно втянула носом воздух. Кровь, пот, промасленная кожа… табак, хмель, лошади — самую капельку…