Куликовская битва. Поле Куликово

Возовиков Владимир Степанович

–  Долго ли Мамай думает стоять на Дону?

–  То ведомо Мамаю.

–  Дозволь к нему вопрос, государь?
– подал голос Боброк.
– Скажи, сотник, много ли воинов готовит Мамай для боя в пешем строю? И что ты слышал о фрягах?

–  Среди татар пеших мало - они любят воевать на коне, но в каждом тумене Мамай велит иметь по две тысячи, способные сражаться без лошадей. Есть пешие среди буртасов, ногаев и ясов. Им числа я не знаю. Фряги находятся в пути, число их равно полному ордынскому тумену.

–  Имеются ли в войске осадные машины?

–  Таких машин нет. Их тяжело возить летом. Есть мастера из Китая,

Турции, Самарканда и западных стран, а также наши, ордынские. Они построят любые машины, когда потребуется.

Сотника увели. Боброк задумчиво произнес:

–  Всерьез Мамай собирается.

–  Вожа научила, - отозвался Владимир Серпуховской.
– Все татары говорят, как заведенные, будто у Мамая семьсот тысяч войска. Сколько ж на самом деле?

–  Давайте прикинем хоть по себе, - Димитрий вдруг подмигнул боярам.
– Мы вот тож слухи поддерживаем, будто в Москве у нас денно и нощно двадцатитысячный полк стоит. А нам и две тысячи в большую казну влетают.

–  Не напугаешь ворога - не проживешь, - сказал Боброк.
– Татары вон баб своих и ребятишек во время битвы сажают на коней и велят на холмах маячить. И западные государи толпы крепостных гоняют за войском опять же для числа. Каждый трубит, будто у него тьмы несчитанные.

–  Вот как выставит Мамай тысяч двести, тогда и придумывать страхов не придется, - серьезно произнес Димитрий.
– То Орде по силам. А за Мамаем стоит Тохтамыш. За Тохтамышем - Тамерлан…

Задумались князья и бояре. Орда бесконечна. Сколько веков накатывают с востока грозные волны нашествий, и не ослабевает их сила. Кремень не выдержал бы, а Русь стоит. И такими вдруг нелепыми, немыслимыми показались собственные раздоры…

–  Несть числа врагам, а бить надо, - жестко сказал Димитрий.
– Коли соберем пятьдесят тысяч войска - можно встать против степи.

Тихо стало в княжеской думной. Шутка ли - пятьдесят тысяч воинов! Не городских и удельных "тысяч" во главе с тысяцкими воеводами, в которых редко бывает более трех-четырех сотен ратников, но пятьдесят тысяч вооруженных бойцов!

–  Тверского полка ждать уж нечего, - угрюмо сказал Бренк.
– Михаил ждал случая показать норов, вот и дождался.

Димитрий косо глянул на Тупика, промолчал.

–  Из Нижнего тоже полка не будет, - отозвался Боброк.
– Может, какие охотники только. Там, правда, и не с чего собирать большой полк после всех разоров. С Рязанью тож ясно.

–  Новгородские бояре молчат - вот што непонятно!
– возмутился один из окольничих.

–  Непонятно?
– Димитрий зло сверкнул очами.
– Новгородские толстосумы на любой беде готовы наживаться. Чего им рисковать - Мамай-то Москве грозит, не им. Они и прадеда моего, Невского Александра, звали, когда уж немцы их городки и погосты жгли. Да и то еще неизвестно, позвали б аль нет, кабы люд городской не взял их на вече за горло. У нас родина - земля русская, у них - мошна тугая. Для них Москва - только что соперник торговый.

–  Так где же мы возьмем пятьдесят тысяч, государь? Кто даст нам такое войско?

–  Народ! К нему ныне гонцов шлю.

–  Смерды? Холопы?

–  Холопу и смерду родина не меньше дорога. А то и дороже. Не в обиду тебе говорю, а в назидание.

–  Я и не в обиде, государь, да ты не понял меня. Дайте-ка смерду меч, а хотя бы вон Ваське Тупику - лапоть, да поставьте их друг против друга. Не думаю, штоб

смерду меч здорово помог.

Тупик улыбнулся:

–  Это смотря какой смерд. Видал я под Ордой одного казака чернобородого - он цепом молотильным так по татарской башке съездил, что она со шлемом вместе в плечи ушла.

–  Слыхал?
– засмеялся довольный Димитрий.
– И вот что, бояре, сами запомните и другим передайте: коли кто из господ владетельных хотя бы последнего холопа не пустит в войско охотником - голову отрублю. Вот этой рукой!

И все поверили: отрубит. И, может быть, впервые русские бояре увидели в княжеской думной тень грозного русского царя. Не с того ли часа стали называть московских государей "грозными"? Вплоть до последнего потомка Димитрия - Четвертого Ивана?..

–  Ты, Василий, три дня отдыхай да подбери себе десяток добрых кметов. Снова пошлю тебя под Орду. Не обессудь за труды, то не мне - родине надобно.

–  О том мечтаю, государь, и на сборы дня хватит.

Димитрий проводил воина взглядом, посмотрел на бояр.

–  С такими витязями да Мамайку не сломать?!

На крыльце княжеского терема встретился Тупику человек в простой дорожной одежде. Вроде обыкновенный человек, благообразный, седоватый, видом не богатырь, но Васька остановился и посмотрел ему вслед. Светлые, проникающие в самую душу глаза этого человека словно брали какую-то часть твоего существа и уносили. И смотрел он так, словно давным-давно все знал о тебе. Тупик как будто встречал его где-то…

Постоял Васька, подумал. Ждала его в посаде двадцатидвухлетняя вдовушка Анюта, пышногрудая, белотелая, с горячими вишневыми глазами певунья и хохотушка, недолго поплакавшая об утонувшем по пьяному делу муже, все сердце отдавшая лихому княжьему десятскому. Можно бы сбегать на час-другой - она уж сведала о Васькином возвращении, передала через стражу: блины, мол, печет, медок откупоривает, - но не тянуло Ваську нынче в посад, в тихий переулочек, к той ли нескрипучей калитке. "Сроку мало, - сказал он себе, будто оправдываясь.
– Пойду подбирать дружину".

V

Вотчинное село служилого московского боярина Ильи Пахомыча одним боком прижалось к лесу, с другой стороны отгородилось от мира широким озером с низкими берегами, где в тальниках не умолкают ключевые ручьи. За озером - поля, и поля немалые. На одних рожь созрела, на других дозревает овес, спеют ячмень и пшеница, третьи - под горохом, репой, подсолнечником и капустой, а есть поля вовсе незанятые, черные, в редкой поросли залетных сорняков. Поля эти отдыхают. Оказывается, совсем ни к чему бросать кулиги, вырванные у лесов тяжелым трудом и после того истощенные ежегодными посевами. Взял добрый хлеб с поля, так не спеши сеять рожь по ржи, овес по овсу. После хлебов хорошо горох посеять или подсолнечник, на третий год дать земле-кормилице отдохнуть под паром, воздухом надышаться, дождями напиться вдосталь - тогда она снова добрый хлеб родит. Трудно вводил этот порядок Илья Пахомыч, но едва мужики убедились, что боярин доброе дело затеял, сами горой за него встали. Боярин бывает в селе наездами - до Москвы-то не ближний свет, верст за сорок, поэтому делами вершит боярский староста Фрол Пестун. Мужик он серьезный, господину своему преданный, и боярин спокоен при таком тиуне, справляет службу князю, не бегая лишний раз в вотчинные деревни.