Культура и империализм

Саид Эдвард

Конечно, и другие события той эпохи оказывали свое влияние на видение Саидом собственной исследовательской работы. Однако в значительной степени это был взгляд на реакцию публичных интеллектуалов, критика их позиции, формировавшая смешанное и неоднозначное восприятие социальных и политических контекстов. Например, изначально он сравнивал события в Восточной Европе и падение Берлинской стены с палестинской интифадой. Однако позже, изучив взгляды французского философа Жана-Франсуа Лиотара, провозгласившего эти события победой американской дипломатии, Саид дистанцировался от подобных воззрений. В последующие годы он продолжил критиковать Лиотара за его идеи раскрепощающей силы общества потребления и отсутствия убеждений, названные французским автором «постмодернистским состоянием».

Начало 1990-х связано еще с одной историей из жизни Саида, но уже личной. В июне 1990 года умерла

его мать Хильда, семь лет боровшаяся с раком. Саид постоянно находился на связи с матерью по телефону, а после того, как она впала в кому, дежурил у ее постели. В сентябре 1991 лейкемия была диагностирована и у самого исследователя, который начал борьбу с болезнью, несмотря на мрачный прогноз врачей. Под влиянием поставленного диагноза было положено начало написанию мемуаров, озаглавленных «Без места» (Out of place) и изданных в 1999 году, хотя изначальное их название было «Не совсем верно» (Not quite right). «Гонка» Саида со смертью заключалась в подготовке и публикации целой серии работ, рассматривавших, в частности, особенности деятельности публичного интеллектуала. Многие из них были изданы посмертно. На этот период приходится работа над «Культурой и империализмом», к структуре которой я сейчас обращусь.

Ноам Хомский, американский лингвист и близкий друг Саида, считал «Культуру и империализм» одной из ключевых книг в библиографии своего коллеги, которого он полагал одним из крупнейших интеллектуалов двадцатого века. Как уже указывалось выше, в публичном восприятии эта книга была продолжением «Ориентализма», призванным еще больше раскрыть авторский взгляд на проблему репрезентации.

Тем не менее данное произведение, несмотря на элегантность изложения, оказалось очень разнородным, соединяя объемный список самой разнообразной литературы (подчас лишь упоминаемой) в единое повествование, связанное несколькими ключевыми идеями. Последующая критика произведения и отдельных его частей показала, что не каждый читатель понял эти связующие элементы, зачастую воспринимая отдельные эпизоды и казусы, рассмотренные автором, в качестве самостоятельного исследования. Эта критика сочетается со взглядом на структуру книги, которую современники восприняли скорее как собрание лекций, нежели обобщенное и скомпонованное повествование.

Данная работа находится под большим влиянием той дискуссии между Лукачем и Грамши, которую Саид так внимательно разбирал со своими студентами. Безусловно, воздействие Лукача и его модели интерпретации литературных произведений, помещающей в фокус авторского анализа связь между литературой и «мировоззрением… социокультурными условиями», оказало ключевое влияние на построение текста. Саид открыто говорил о том, что нельзя сводить литературу к выражению собственных убеждений, но необходимо рассматривать ее как часть глобальных процессов, которые обычно оставались вне ее контекста. При этом он избегал чрезмерного обращения к теории. Это был тактический ход, в духе того же Грамши, чтобы сделать идеи более открытыми и поместить в центре внимания не абстрактную модель, а конкретную проблему, например неравенства между производителями знания.

В центре повествования данного произведения – идея пространства. Эта физическая (на первый взгляд) характеристика появилась в тексте по нескольким причинам. Прежде всего, это была попытка уйти от обвинений в чрезмерном идеализме, сосредоточенном взгляде исследователя на мир идей. Попытка соединить экономическую географию и развитие идей – выражается в книге за счет идеи нарратива, отражающего и оспаривающего право селиться на той или иной территории и использовать ее ресурсы. Учитывая этот взгляд, совершенно иначе выглядит очерк о постановке оперы «Аида» Джузеппе Верди. Если критики пытались увидеть в этом намек на собственные взгляды итальянского композитора, обвиняя Саида в отсутствии внимания к антиколониальной риторике Верди, то более внимательный читатель обращал внимание на сам контекст, который описывал исследователь. Специально построенный театр в Каире, разделивший город на две реальности: модерновую, с ее показательным техническим развитием и старую, наполненную тем, что зачастую именуют «пережитками прошлого», – это лишь один из элементов формирования культурного пространства, в котором сама постановка дополняет мозаику связей и взаимодействий.

Представленный синтез идей является одним из множества противоречий, связанных с идейным наполнением издания. Например, для Саида империализм не просто предшествует колониализму, а является некой страстью, врожденной потребностью к подчинению и вытеснению «менее развитых народов», заложенной в саму структуру

властных отношений. Это высказывание подводит автора к утверждению, что эпоха колониализма в целом подошла к концу, в отличие от влияния империализма, которое выражается, прежде всего, в культурных текстах. Неслучайно литературным центром повествования является жанр романа, начиная от книги «Робинзон Крузо» Даниэля Дефо. Последовательно анализируя законы этого жанра, Саид пытается показать его связь с идеей территории (даже встроенной на уровне подсознания в романе «Мэнсфилд-парк» Джейн Остин). Безусловно колоссальное внимание уделяет Саид произведениям Джозефа Конрада, автора, которому была посвящена первая монография исследователя.

Тем самым Саид опровергает свои доводы из предшествующих публикаций (в частности, речь идет о последней главе «Ориентализма», о существовании колониализма в современном мире). Несомненно, подобное противоречие было связано с амбициями автора уделить особое внимание представителям «золотого века» антиколониального движения, в частности Францу Фанону, Патрису Лумумбе. Ключевая задумка – раскрыть перед читателем теоретическую культуру бывшего третьего мира, столь эффективно противодействовавшую современному империализму, гораздо более действенную, чем академические методологии. Именно позитивный взгляд Саида на работы этих интеллектуалов приводит к выстраиванию авторского нарратива в последних главах. Заголовки разделов следуют этой логике, но замыкаются на идее двойственности («два видения», «две стороны»).

Для разрешения этого противоречия в текст вводится музыкальная метафора контрапункта (в переводе зачастую ассоциируемая с полифонией). Суть контрапункта заключается в комбинации двух мелодий, при этом остающихся независимыми друг от друга (когда гармония становится последствием полифонии). Ярким примером подобного подхода является, с одной стороны, критика Саидом мифической пропасти между Западом и Востоком в работах Редьярда Киплинга, а с другой – оппонирование автора попытке представить «Запад» «болезнью и злом» в работах иранских социологов Али Шариати и Джалала Але-Ахмада, которые, как и многие деятели Исламской революции в Иране, были связаны с французской философской и литературной мыслью. Тем не менее противоречивость и эмоциональность текста не всегда позволяет Саиду самому преодолеть грани дискурсивной оппозиции Запад – Восток.

Любую работу Саида следует рассматривать в нескольких плоскостях. С точки зрения литературоведения знаковой для этой книги становится критика академической одержимости модернизмом. Именно этот стиль был поставлен в центр образовательных программ, став мерилом «мировой литературы». Саид долго выстраивал критику, в конечном итоге сформулировав определенные принципы борьбы с нигилизмом современных интеллектуалов, порожденным этим стилем, через взгляд на работы Фридриха Ницше и Лукача. Модернизм, по его мнению, ставил чувства выше идей, рассматривал людей как одиноких, асоциальных, неспособных вступать в отношения. Кроме того, модернизм был источником «прерывистой самореференции и иронии». Последнее становится особенно важным для восприятия позиции интеллектуала. Европейский интеллектуал признаёт вред империализма, но отказывается от ответственности и уверяет себя и окружающих в отсутствии альтернативы. Несмотря на культурное богатство модернизма, его ирония нивелирует критическое восприятие. Университет должен был стать оплотом против резкости политики, но модернизм, привнеся политику в университетское пространство, замкнул его в собственном переживании отчаяния. Отказ от критической позиции, убежденность в невозможности преодолеть обстоятельства были для Саида одними из главных элементов империалистической системы.

Роль публичного интеллектуала и его возможность говорить – важная тема исследований Саида на протяжении всей его карьеры. В своем эссе «Политика знания», написанном после «Культуры и империализма», он повествует о том, как отправил черновик предисловия в один из крупнейших исследовательских университетов, получив значительную долю критики за отсутствие упоминания в тексте ныне живущих неевропейских женщин. В эссе, развивая размышления относительно этой ситуации, он отмечал, что ключевой характеристикой текста является не его обобщающая эстетика (иначе все тексты – от брошюр до романов – считались бы равновеликими), а «то, как он написан, и то, как он читается». Даже критическое чтение поэзии Уильяма Йейтса может вызвать антиколониальные чувства. Он осуждал «глупость» молодых профессоров, публично атаковавших своих учителей обвинениями в расизме и чрезмерно преувеличивавших изменения в составах учебных планов, всё еще базировавшихся на анализе Шекспира.