Культура и мир детства
Шрифт:
Когда ее маленькой дочери было пять лет, ее кузен Омбомб, характер которого очень напоминал ее собственный, помог ей сбежать и выйти замуж за Баимала, также уроженца Алитоа и вдовца. Кузен попытался, рассуждая скорее с позиций ее дочери, убедить ее, чтобы она взяла ребенка с собою, так как в этом случае она получит свою долю выкупа за невесту. Но Амитоа отказалась: ее муж, теперь уже действительно старый человек с незаживающей язвой, ее вырастил, заплатил выкупные кольца; дочь должна достаться ему. И кроме того, в свое время она хотела убить свою дочь и отказывалась ее кормить.
Амитоа страстно привязалась к Баималу, к Баилду, старейшине Алитоа, ко всей своей новой деревне. Она не уставала хвалить новую общину и непрерывно отпускала саркастические замечания по адресу общины своего бывшего мужа и ее вождей. Опа принесла Баималу дочь Амус, к которой оба они были очень привязаны. Однако жизнь ребенка была безнадежно испорчена постоянными схватками родителей за ее привязанность. Так как Амус была единственным ребенком, Баимал всегда хотел брать ее с собою. Если девочка разражалась слезами, желая идти, с отцом, Амптоа устраивала яростные сцены мужу. Вот почему он старался потихоньку ускользнуть из дому или же отсоветовать маленькой Амус идти с ним. Он никак не мог понять причину всех этих скандалов, понять, почему его вполне нормальное и мягкое поведение вызывает такие яростные вспышки у Амитоа. В ту ночь, когда тамберанвыгнал всех женщин из деревни, Амитоа лихорадило, и Баимал попросил ее не
Укрощение таких необузданных натур, как Баба, Омбомб или как Темос, Амитоа <...>, зависело от особенностей их раннего воспитания и характера их браков. Вабе воспитывался своими родственниками с материнской стороны, людьми добрыми, уступчивыми, дружелюбными. Они привили ему столь сильное чувство отчужденности, что он никогда не смог играть сколько-нибудь активную роль в своей собственной культуре. Его младшего брата Омбомба отчасти воспитал сводный брат, человек неукротимого характера, сбежавший из Алитоа несколько лет назад. В воспитании Омбомба наличествовало то, что начисто отсутствовало у Вабо: ему в какой-то степени разрешались проявления его задиристого, необузданного, агрессивного характера. Если прибавить к этому жену, воспитанную так же, добивавшуюся своих целей без каких бы то ни было угрызений совести и чувства вины, то легко попять, что характерологические черты Омбомба лишь укрепились в браке. Несдержанность же и эгоистичность Темос, нетипичные черты характера арапешей, скорее усиливали слабости Вабе. Возможность жениться на женщине с равнин всегда осложняла жизнь горцев с такими темпераментами, а само присутствие этих женщин в общине давало горянкам отрицательные примеры непринятого в их культуре. Непонимание этими людьми своей собственной культуры усугублялось также и тем, что некоторые из них были очень глупы. Именно такой была Менала, еще более осложнившая жизнь Бабе, обвинив его в сознательном акте насилия, в то время как он в полном соответствии с правилами своей культуры вместе с братьями жены разорвал не нравившийся им брак.
Еще одним поводом для подозрений и несбалансированного поведения оказываются глупые и злобные люди, которые без всякого на то видимого повода поставляют “грязь” колдунам с равнин или же сами практикуют какие-нибудь магические обряды, вынесенные из прошлого арапешского общества или же заимствованные в других культурах. Именно таким человеком был Нахомен, с плохо развитым интеллектом, способным понимать, лишь рудименты своей собственной культуры, и начисто лишенный морального сознания. Он и его брат Иноман, обнаруживший те же самые черты характера, без всякого на то повода крали из скрытой, полуосознанной злобности кусочки пищи у других людей. Одного-двух поступков такого рода было достаточно, чтобы потрясти веру таких людей, как Вабе или Омбомб, в безопасность того мира, в котором они жили. Совершенно естественно, что на людей, постоянно борющихся с собственными установками и мотивами поведения, которые их общество либо объявляет несуществующими, либо же просто запрещает (такими, как зависть, сильное желание сохранить полный контроль над своим собственным имуществом, провести строгие границы между ним и собственностью других; определенные сексуальные порывы, не являющиеся простыми реакциями на предписанные ситуации), любое открытое проявление противоречивости социального порядка должно действовать самым потрясающим образом. Немногие случаи, когда женщина попыталась соблазнить их, куда более сильно запечатлеваются в их памяти, чем сотни других встреч с одинокими женщинами на горных дорогах, с которыми они обмениваются лишь робкими приветствиями.
Среди аспектов культуры, которые более всего затрудняли их, на первом месте было требование взаимности. Идеал арапешей — это человек, никогда не провоцирующий схватку, но, коль скоро она возникла, защищающийся, точно соизмеряя удары, отвечая ударом не большим, чем им полученный, и тем самым восстанавливающий равновесие. Эта модель взаимоотношений между людьми действует во всех сферах, но, как правило, не в ее крайних формах. Мы уже видели, как отмщение за смерть переносится на какого-нибудь отдаленного и безымянного человека. Месть одной деревни другой откладывается на возможно долгий срок, и какое-нибудь самое случайное событие считается возмездием. Так было со случаем последнего похищения Амитоа. Клан ее первого мужа, Суабибис из Либо, заплатил за нее и вырастил ее; когда Баимал из клана Тотоалаибис принял ее к себе в Алитоа, он совершил враждебный акт по отношению к первому кладу. Суабибис очень ожесточились. Тремя годами позже Тапик, женщина, с раннего детства выращенная людьми Тотоалаибис, убежала и вышла замуж за одного из Суабибис. Тотоалаибис попытались вернуть ее силой, но неудачно. Тогда же было решено, что бегство Тапик должно считаться возмездием за бегство Амитоа, и много лет спустя, когда Амитоа вновь угрожала сбежать, люди из ее клана напоминали ей о Тапик, говоря, что все это был как бы обмен сестрами и что ее новое бегство было бы незаконным.
Так же обстоит дело и с выплатами брату матери или его сыну, требуемыми обрядом посвящения, искуплением затронутой чести, пролитой крови или же смерти. Эти выплаты производятся позже, когда брат матери оказывается в аналогичной ситуации. Так, по любому такому поводу, скажем смерти, скажут: “Кольца заплачены брату матери или сыну брата матери и сыну сестры”, при этом никто не упомянет, что в одном случае мы имеем дело с новой уплатой, на которую брат матери имеет определенные права, а в другом случае речь идет о простом возврате долга. Но в этот ритуал rites de passage 14закладываются известные требования к брату матери: он должен спеть специальную песню после инициации своего племянника, ему следует носить особый траур, если его племянник умрет. Люди, по натуре скорее склонные требовать от других, чем стремиться к восстановлению равновесия, хватаются за эти обряды; они громогласны в своих требованиях к сыну сестры и медлительны с отплатой. Арапеши вместе с соседними племенами делят и обряд семейного проклятия, когда отец, старшая сестра, брат, брат матери призывают духов предков для мести. Они помешают успехам трудов мужчины, отгонят от него дичь, женщине они помешают иметь детей. Сила этих проклятий основывается на том, что только человек, наложивший проклятие, может его снять. Так, если человек как-нибудь оскорбит брата своей матери, то последний окажется в особо тяжелом положении, ибо теперь его племянник — единственный человек, который может снять проклятие. В большинстве
Поэтому неудержимым, патологическим личностям, мужчинам и женщинам, очень трудно среди арапешей. Они не подвергаются мерам строгого дисциплинарного воздействия, как это случилось бы среди народов, серьезно относящихся к таким темпераментам. Такая женщина, как Амитоа, убившая своего ребенка, продолжает жить в общине; не подвергся наказанию в ней и один мужчина, убивший ребенка в отместку за падение своего сына с дерева. Ни община, ни родственники убитого, жившие очень, далеко, не наказали его. Общество у арапешей предоставляет относительно большую свободу насилию, но оно не придает ему значения. В обществе, не создающем для своих членов возможностей отличиться в ратном деле, лидерствовать, демонстрировать, свои подвиги смелости и силы, люди этого сорта считаются почти безумцами. Если их интеллект высок, то этот прелюбопытнейший молчаливый остракизм, это непонимание людьми их требований, отказ признать их за разумные просто нагоняют на них приступы черной меланхолии, притупляют ум, разрушают память, потому что у них все возрастает неспособность объяснить, почему люди в каждом отдельном случае действовали так, а не иначе. Когда они думают о своем обществе, они пытаются возродить формальные родственные связи, вновь утвердить формальные права брата матери на сына сестры. При этом они игнорируют все введенные обществом смягчающие искажения; Они пытаются внедрить в практику некоторые элементы социальной структуры, полные смысла для них, но никак не подтверждающиеся фактами действительной жизни. В интеллектуальном отношении они потеряны для общества, потому что всегда проецируют свои собственные навязчивые и патологические мотивы поведения на него. Если к тому же они попадают в тяжелые обстоятельства, если дохнут их свиньи, у жен происходят выкидыши, гибнет урожай ямса, то они могут стать прямой угрозой, подменяя откровенное убийство растущей подозрительностью и бессильной яростью. <...>.
Именно таков был Агилапве — старик с суровым лицом, желтый, живший на противоположном от нас склоне долины. На ноге у него была большая язва, от которой он страдал с детства,— красное, сочащееся доказательство чьей-то вражды к нему. Язвы у арапешей являют собой некую брешь в их теориях колдовства. В отличие от всех других форм болезней и смертей язвы, как считают они, могут быть вызваны и колдовством внутри их собственного безопасного общества. Для этого достаточно спрятать “грязь” в корни дикого таро в одном или двух местах, где живут марсалаи.Если язва несет с собой смерть, то теорию дополняют, утверждая, что были и другие кусочки “грязи”, попавшие в руки колдунов с равнин, а община невиновна в этой смерти. Как правило, трофические язвы достаточно быстро излечиваются, но временами наступает быстрое ухудшение пораженного члена, за которым следует смерть. Когда возникает язва, прибегают к обычным рассуждениям, связанным с колдовством. Задают вопросы, кто мог разгневаться на больного, кто украл его “грязь”, куда он ее поместил. В случае таких легких заболеваний, как язва, ответственность возлагают на отдаленные общины арапешей, живущих в горах или на побережье, и никогда на арапешей равнин. Вот почему горец, страдающий от язвы, подозревает, что его “грязь” была зарыта в местах обитания марсалаиприбрежных деревень Вагинара или Магахипе; житель побережья, в свою очередь, подозревает горцев, использовавших жилище марсалаив Бугабахине или же заросли дикого таро в Алитоа. Считалось, что особо прочная и неуничтожимая “грязь” Агилапве, например обглоданная им кость, покоится где-то, давным-давно забытая, а человек, зарывший ее, умер много лет тому назад. А между тем рассерженный Агилапве остался жить. Не было драки, в которой бы он не участвовал, ссоры, в которой бы он не хотел принять участие. Его жена устала от него. Арапеши говорят о плохом муже: “Если у него хорошая жена, она оставит его”. Они не видят никакой добродетели в том, чтобы быть верным человеку, поведение которого отторгает его от общества.
Его жена сбежала в Суапали, свою родную деревню, и вот что рассказывает деревенское предание: “Агилапве думал, что ее брат Ялуахаип помог ей. Ялуахаип был в своем огороде. У него был топор, у Агилапве — копье. Агилапве вошел в огород. Од посмотрел на Ялуахаипа. Он спросил его: „Где твоя сестра?" Ялуахаип ответил: „Я не знаю".— ,,Ты лжец, она убежала". Ялуахаип сказал:,,Если бы она убежала, я бы знал об этом". Агиланве сказал: „Да, она сбежала совсем. Не лги мне. Я знаю все". Ялуахаип ответил: „Шурин, если она сбежала, то я найду се". Агилапве бросился вперед и схватил топор. Он сильно ударил Ялуахаипа топором по плечу. Топор застрял. Агилапве попытался вытащить его, но не смог. Тогда он схватился за копье. Он бросил его в Ялуахаипа, но тот увернулся. Его жена перебралась через изгородь и убежала. Убежал и Ялуахаип. Агилапве погнался за ними. Он потерял их след в кустах. Он пошел их искать на вершину горы. Их там не было. Он вернулся в огород. Их не было и там. Муж убежал далеко вниз. Его искала жена. Она обнаружила следы его крови. Она нашла его. Она держала его под руки. Оба бежали и бежали. Они пришли к нам в дом. Она вызвала моего отца. „Старший брат мужа, твой младший брат ранен". Вышла моя мать. Она промыла его рану, она положила известь на нее, она перевязала рваные края раны, промыв их вином. Они принесли его в деревню. Для него сделали костыли. Он оперся на один из них и положил руку на другой. Он был красивый, сильный мужчина, по Агилапве ранил его. Они уснули у нас. Утром они ушли и построили себе дом в кустарнике. В доме они соорудили высокую кровать. Его перенесли туда и там спрятали. По ночам по округе рыскал Агилапве, пытался разыскать их. Если бы он их нашел, он бы убил его. Позже, когда всо пошли на праздник, Ялуахаипа взяли с собой и спрятали его поблизости. Рана зажила. Отец хотел собрать людей, чтобы отомстить и повести их в Мапуники (деревня Агилапве). Но это оказалось невозможным. Стая белых попугаев, живущая там, всегда вылетает и подает сигнал тревоги. Агилапве встает, поднимается наверх и бросает камни и копья. Потом Агилапве женился па женщине, которую мой отец зовет дочерью сестры, и ссора была забыта. Кольцами при этом не обменивались”.
Этот рассказ — превосходная картина необузданного, неразумного гнева, которому подвержены люди, подобные Агилапве, и отношения жертв этого гнева к нему. Позднее Агилапве лишь усугубил свой разрыв с общиной, сознательно посадив дикое, быстроразмножающееся таро на своем наскальном огородном участке. Люди, страдающие язвами, все чаще обвиняли жителей Алитоа в колдовстве. Жители Алитоа снесли дом своих тамберанов,о котором говорили, что он слишком нагревает почву в центре деревни, и вырвали с корнями все дикое таро, что росло по склонам. Но в Мануники, как раз на той стороне ущелья, продолжал жить Агилапве, поставляя “грязь” колдунам с равнин, злорадствуя по поводу своего нетронутого дикого таро и сигнализируя гонгом свою радость в связи с каждой смертью, случившейся в округе.