Культурная практика приказа
Шрифт:
§ 5. К проблеме возможности нравственного чувства и морального выбора
Уважаемому коллеге по ВМА, другу, подводнику, человеку, – Николаю Ивановичу Румянцеву посвящается, с сердечной благодарностью
Мы попытаемся представить сложное взаимодействие (чтобы не сказать столкновение) двух силовых влияний: универсализирующего воздействия медиасреды (с ее специфической медиарациональностью) и локального влияния культурной среды (на примере военно-морской традиции). Наш основной тезис состоит в том, что нравственное чувство и моральный выбор, определяющий Поступок человека, произрастают из «близкодействующего», непосредственного общения в локальной традиции, вырабатывающей свои ценности.
Собственные политики медиа
Сегодня политическая власть вынуждаема считаться с политиками медиа. Это и борьба за имидж, и за медиалидерство на альтернативных площадках мессенджеров и социальных сетей. И адаптация к языку и системе ценностей сетевого мира. Мы можем констатировать, что суверенная политическая власть теряет свою суверенность, поскольку (и насколько) ее биополитика определяется
В экзистенциальном плане речь идет об изменении во взаимоотношении человека со временем и с самим собой. В случае Воинского союза главным всегда было выиграть у Врага время, и это время жизни. Однако время уже выиграли у нас современные медиа, своевольно задающие его разметку. Что происходит с человеком традиционной военной культуры в связи с погружением в новую медиасреду, размывающую прежде надежные границы, в том числе между войной и миром, между политическими субъектами и акторами, между прямыми и непрямыми действиями? Что происходит с мышлением человека, воображение которого покорено и захвачено виртуальными картинами медиареальности, в том числе имиджами и демонстрациями, общением в мессенджерах, сюжетами и сценариями, развертываемыми в режиме мультипликации: наше воображаемое мобилизовано медиа, динамизировалось и уже оторвалось от темпов реального развертывания (сил) в линейных (геометричных и календарных) пространстве и времени.
Политики медиа сказываются, во-первых, в рассредоточении (мультипликации и фрагментации нашего мышления); во-вторых, медиа ведут к забвению бытийного времени; и, в-третьих, замещают собой совместное бытие, непосредственно и лицом к лицу с точностью размежевания и идентичности, в том числе при передаче традиционной культурной практики Воинского Союза из рук в руки. Посредник замещает собой все те подвижные и динамичные связи, которые устанавливаются людьми ситуативно; медиа подменяют наше общение своим Посланием, а наше мышление – образом (имиджем); наполняя своим контентом, оставляют без аутентичной (адекватной конечной человеческой экзистенции) разметки времени.
Человек – существо экс-центричное, согласно философской антропологии Хельмута Плеснера, он способен не только «быть телом», но и «иметь тело», покидать свои пределы, трансцендировать и опредмечивать свое бытие. Однако этой дистанции к своему непосредственному бытию он должен достичь сам, что становится собственно его культурой. Но вот медиа замещают отношение человека к себе самому. Они встревают, изымая сложную работу самосознания по изобретению самим человеком соотнесенности с миром, по мучительному прорубанию лейбницевских окон или пестованию отростков души. Тем самым они замещают культуру, отнимая свободу самоудостоверения. Собственные политики медиа следует себе представлять не только как завоевание власти – медиа над человеком, – но и как добровольное вверение человеком части своей свободы медиасреде. С медиасредой мы еще на шаг приблизились к утрате своей (проклятой) свободы и к избавлению от себя самого, от обреченной соотнесенности внутреннего мира с самим собой, от самотождественности разума «я есть я». Все становится сплошной политикой: медиа овладевают нами, а мы овладеваем медиями, – тотальная стихия цифровизации.
Военно-морская традиция
История России как континентальной страны складывалась вокруг территорий, – бескрайних степей, непроходимых лесов и болот, мощных рек. Человек в такой культуре, прежде всего, – насельник земли и хозяин поместий; община и охраняющая ее дружина собирались на основе солидарности в «общем деле». Не частное право (Запад) и не личная преданность правителю (Восток), но дело солидарного освоения земель и покорения климатически непригодных территорий, преодоления и попечения в труде и заботе – было основой объединения, скрепляло сообщество и закаляло характер. Тексты литературной и философской традиции также характеризуют Россию как континентальную державу, опирающуюся на непреложность законов социальной справедливости и солидарности. И это не космические законы, не законы наживы (законы рынка), не Завет с Богом, но законы справедливого землеустройства и рачительного совместного пользования землей, «которая воздает по справедливости за труды» [7]. Рассматривая историю как историю народов, Лев Николаевич Гумилев указывает на значимость категории пространства, ландшафта для России: «Каждый коллектив, чтобы жить на Земле, должен приспособиться (адаптироваться) к условиям ландшафта, в пределах которого ему приходится жить. Связи этноса с окружающей природой рождают пространственные взаимоотношения этносов между собой» [3].
Однако при всей обусловленности российского социального сознания категориями пространства и топосом с его ландшафтным ритмом, построение секулярных государственных структур, политических институтов, формирование бюрократического аппарата связано для России с выходом к морю, к границам континентальных пространств и с завоеванием открытого (глобального) горизонта. Открытие просторов морской стихии послужило для России основой в развитии государственности, в развитии экономических и политических структур и в укреплении суверенности политической власти. Открытый горизонт моря – это и коммуникация, ведущая к развитию торговли и культуры, и романтика странствий и самопреодоления, и тяга к освоению чужеродной и своевольной стихии. Российские путешественники покоряют Арктику и достигают Антарктиды, создавая свои культурные
Специфические традиции российского флота наряду с международными морскими традициями и негласными правилами, сложившимися в едином мировом морском пространстве, – которое всегда было глобальным, как современное медиапространство, – связывают нас с другими народами нашей планеты. Именно такая амбивалентность выходит на первый план сегодня, когда мир стал «глобальной деревней», единым цифровым пространством: в жизни и традициях флота есть и универсальное, и своеобычное, – то, что отсылает к мифо-поэтической памяти, к языку и истории. Особенность морских традиций в том, что их язык универсальный, взлелеянный самой стихией моря, поэтому, сохраняя своеобразие и предъявляя его в качестве репрезентации культуры, морская традиция страны предполагает открытость к взаимопониманию, к встрече в нейтральных водах, к взаимному уважению и братству перед лицом мирового Океаноса. Этот важный потенциал флотских традиций, содержащий в себе наряду с любовью к родному Дому и Земле, добрую волю признания других, взаимопомощи и солидарности, крайне актуален в современном мире. Также как актуально специфическое военно-морское мышление, имеющее прецедентный характер, мобилизованное неопределенностью и непредскакзуемостью стихии. В современной гибридной войне с неопределенным акторами, асимметричными и непрямыми действиями (прокси-войны) востребованы способности и навыки, пестовавшиеся в военно-морской культуре и военно-морском искусстве.
В непредсказуемой морской стихии развивается эффективное ситуационное мышление, помогающее принимать адекватные решения и давать точные оценки, способность быстрого и суверенного реагирования, то, что еще Аристотель определяет как фронезис: «суждения, способствующие действию по поводу вещей, хороших или плохих для человека, [о том,] какие [вещи являются благами] для хорошей жизни». Именно эта, «практическая мудрость» и ремесленное (профессиональное и техническое) знание помогают принимать решения и корректно действовать, уметь дифференцировать добрую и злую волю в конкретных жизненных ситуациях. Эта своеобразная «экзистенциальная компетенция», которая может быть приобретена через личный опыт общения с людьми, способными различать социальные ситуации и формировать специфическое отношение к ним, – то, что отличает флотскую традицию с ее особой сплоченностью (братством) и развитой системой воспитания (сыновства) через «общее дело» (Н.Федоров). Стихия моря сама формирует чувство ответственности каждого за всех и стремление к всеобщему спасению, что очень близко духу народа, нашедшему, например, выражение в учении Николая Фёдорова 26 . Идея воскрешения, торжества жизни над смертью, опирается у него не на Отцовство, а на братство и на сыновство. И братство выступает спасением от «ненавистной раздельности мира и всех проистекающих из нее бедствий» [5].
26
«Индивидуалистической, эгоистической теории познания Федоров противополагает принцип соборности, братства, сыновства в познании. Познайте друг друга – вот чего прежде всего требует Федоров. Будьте в деле познания, как и во всем, сынами своих отцов, помнящими родство. Познать истину может не человек, не автономная личность, начинающая путь от себя, а сын человеческий, принявший предание, заветы предков, познающий со всеми и для всех», – пишет Н.Бердяев о Федорове [2].
Адмирал Ф.Ф.Ушаков, например, ориентировался при воспитании моряков на традиционные артельность и общинность, ответственность за общее дело русского человека. Братско-сыновнее чувство, облегчавшее воспитание на флоте, состояло в том, что товарищи на корабле были друг для друга частью Отчизны, и каждый, как считал Ф.Ф.Ушаков, должен был понимать свое предназначение и обязанности: осознанная работа рядового состава усиливала чувство сопричастности людей к решению общих задач и повышало боеготовность. Ф.Ф.Ушаков внедрил на кораблях Черноморского флота правило, ставшее традицией русского флота: «уметь действовать споро, расторопно, артельно, делать все безоплошно, без ошибок, без дефектов, точно и четко». Продолжая традицию, П.С.Нахимов, Г.И.Бутаков, С.О.Макаров закрепили ее институционально, что стало основой для русского воинского характера как такового, превратившись со временем в среду формирования национального характера (братское пространство). Ее характеризовали: приучение личного состава кораблей к сверхнапряженной работе в условиях непрерывного и длительного пребывания в морской среде, к своеобразной морской соборности, выраженной в слаженном, с полной отдачей сил коллективном действии (вахтенная соборность), но и к принципу «частного почина» в морском бою и к доверию суверенному командирскому решению. Например, А.А.Ливен пишет о значении укрепляемой временем личной связи начальника с подчиненными, о необходимости взаимного доверия и сочувствия, поскольку эффективно действовать можно только в единении общей воли, когда в подчиненных осуществляется воля начальника, а не только формальное исполнение его приказа: «Если подчиненные видали своего начальника в самой разнообразной обстановке, если они знакомы с его взглядами, стремлениями и характером, и если они привыкли в продолжении долгого времени всегда действовать в его духе и по его соображениям, то они в сомнительных случаях догадаются, что им делать для осуществления его воли. В военном деле почти все случаи сомнительны…» [4]. Содействие коллективному усилию, совместное дело, – что является нравственной ценностью в русской культуре, – состоит в доверии командиру. И личная ответственность командира в том, чтобы не обмануть это культурой подпитываемое доверие людей.