«Культурная революция» с близкого расстояния. (Записки очевидца)
Шрифт:
— Да, это большое несчастье, что наши страны разъединены, — сказал я. — Мне кажется, что если б не было раскола, то и американцы не посмели бы начать агрессию во Вьетнаме!
— Может быть, — устало согласился он. И снова заговорил о культе личности, об экономических ошибках. Он рассказывал, как близко к сердцу принимали люди бедствия своей страны, как его отец, экономист, не перенес трагических ошибок шестидесятых годов и умер с горя, хотя и не подвергался преследованиям.
Временами Ли вспоминал о своей роли гида и начинал рассказывать о Пекине. Правда, знал он прошлое не слишком хорошо.
Мы встречались с ним еще раза два.
Приближались майские праздники.
—
Но я его так и не увидел: он не пришел.
Может, не захотел рисковать? Или сказал мне все, что хотел? Или же его заметили и он уже никуда не мог приходить? Не знаю, но без него мои прогулки по пекинским улицам в чем-то потеряли.
Я стал ходить в кино. Правда, не столько ради развлечения, сколько ради навыка воспринимать на слух беглую речь.
Китайский зритель также чуток к прекрасному, как и любой другой. Когда в Пекине шел фильм «Ранней весной, в феврале», фильм, как мне говорили, действительно художественный, романтичный и человечный, у кинотеатров стояли толпы. Я не видел его, только слышал о нем. Фильм этот был осужден и запрещен.
Но как бы ни относиться к китайскому кино, оно единственная реальность для сотен миллионов людей. Ничего другого они не видят, иностранных фильмов в КНР не показывают.
Вот, например, виденный мною «хороший», то есть отвечающий требованиям пропаганды, фильм «Подземная война». Знакомые хорошие актеры, уже много лет подряд снимающиеся в военно-приключенческих фильмах. Знакомый сюжет — события времен антияпонской войны, знакомые персонажи. Его вполне можно было бы назвать комедией, если б он не преследовал вполне серьезных целей. Война, изображенная в фильме, была игрушечной, веселой, задорной. Враги — японские солдаты — падают, как оловянные солдатики. Чем только их не убивали — и кольями, и дубинами, и копьями, и камнями. Их подрывали на минах, затаскивали в траншеи, заманивали в ямы, протыкали, резали, кололи и пристреливали, в то время как трясущиеся фигуры в японских мундирах отчаянно визжали, верещали, скакали, испускали дух. Партизанская война в фильме преподносилась как всем доступная игра, где с помощью подземных ходов герои появляются отовсюду, возникают из лёссовых галерей чистенькие, без пылиночки, как и полагается в кинобоевике. Народная война в подземных галереях — веселая и победоносная штука! — такова идея фильма, «оптимистически» трактующего народную войну по Мао Цзэ-дуну, цитаты из которого подолгу занимают весь экран.
Бросалась в глаза утрата человечности и гуманности. Их место — для большей достоверности событий, что ли? — заняло изображение льющейся крови, агоний. Вот японца прокалывают насквозь копьем, и он корчится в муках, глаза его буквально лезут на лоб, и он испускает дух, — все это крупным планом. А вот детишки добивают раненых врагов: стоит контуженному японцу поднять голову, как к нему устремляется юный герой и — бац по башке!.. Другой подняться-то не может, он только охнул, а уж детишки спешат прикончить его… Хоть и веселая это комедия, но для нее нужны крепкие нервы и привычка к жестокости, как обыденному поведению.
В зале было много молодежи, и у нее фильм вызывал ликование и восторг. Зато сдержанно отнеслись к фильму те, кто постарше и сам пережил войну с японцами. Что и говорить, война была нешуточной!
— Вы участвовали в освободительной войне? — спросил я, направляясь к выходу, у пожилого китайца.
— Да, — он внимательно посмотрел на меня, а потом на моего фудао Ма.
— Похожа ли она на ту, что изображена в фильме?
—
Ма тут же не преминул сформулировать главную идею фильма:
— Это настоящий фильм, он учит, что войны не надо бояться. Народная война непобедима. Это только ревизионисты изображают ужасы войны. Наш фильм показывает, что народу война не страшна.
Обычно я смотрел китайские фильмы по телевизору на своем этаже, вместе со служащими канцелярии, реже в городских кинотеатрах и регулярно, по субботам, — вместе с китайскими студентами. Студенческие киносубботы устраивались в «северной столовой», которая после ужина превращалась в кинозал. Билет туда стоил вполовину дешевле, чем в городе, а вьетнамцев и меня, как гостей, пускали бесплатно. Организовывал сеансы местком, дежурных присылал студенческий союз. Все зрители приходили со своими стульями. Китайцы обычно тащили приземистые табуретки, а мы, иностранцы, волокли увесистые стулья со спинками.
Студенты встречали нас гостеприимно, в центре зала сохраняли свободное место, где мы и усаживались. Правда, вьетнамцы ходили не слишком часто, и, когда выключали свет, китайские студенты дружно поднимались и занимали пустующее место, гремя своими табуретками. Ма, разумеется, всегда был рядом и старался, чтобы никто со мной не разговаривал. Но я садился у самого края, и в темноте кинозала ко мне часто подсаживались и приветливо заговаривали. Однажды, когда погас свет, пришедшая на сеанс со своей матерью-преподавательницей девушка пересела поближе к экрану и оказалась рядом со мной.
— Вы советский! Как вам должно быть странно смотреть такие фильмы? — не без наивности воскликнула она.
Мать тут же ее одернула и шепнула:
— Осторожнее, он не один…
Перед началом сеанса студентам обычно сначала показывали диапозитивы с изречениями Мао Цзэ-дуна, не имеющими с фильмом никакой связи. Затем — документальную или научно-популярную ленту. Среди них попадались любопытные, например о всекитайском соревновании работников сферы обслуживания, где повара с невообразимой скоростью крошили овощи и лепили пельмени, мясники — разделывали туши, продавцы — обрабатывали товар. Или фильм об электрификации деревни с несчастными случаями для острастки неосторожным.
Непосредственно перед фильмом снова диапозитив с изречениями Мао Цзэ-дуна на красном фоне, но уже поближе к теме фильма.
Здесь я видел, в частности, «Красный короб» — фильм, который вышел в начале 1966 года и сумел удержаться в дни «культурной революции», потому что понравился хунвэйбинам.
Герой фильма, на манер некрасовского коробейника, берет на спину короб с товарами ширпотреба и провизией — маслом, например, — и отправляется в горы торговать вразнос. В фильме мало кадров, где бы в той или иной форме не упоминался председатель Мао.
Коробейник непрерывно вспоминает высказывания Мао Цзэ-дуна, учит наизусть целые его труды и сборники цитат. Все его хорошие поступки по фильму «вытекают» из «идей» Мао, как бы мотивирующих всю жизнь героя. В кадр очень часто включается портрет или бюст Мао Цзэ-дуна. Разносчик говорит, что его привели сюда «идеи» председателя Мао, крестьяне славят «счастливую эпоху председателя Мао» и т. д. Молодые продавщицы изображены как люди, отказавшиеся от всякой личной жизни, как образцовые люди, «выросшие в эпоху Мао Цзэ-дуна». Молодежь — лучше и вернее старшего и среднего поколения: эта идея фильма, несомненно, одна из причин его успеха у хунвэйбинов. Фильм всячески внушает, что только «идеи» Мао Цзэ-дуна способны нести добро и счастье народным массам.