Культурология
Шрифт:
Здесь возникает серьезный вопрос: разве искусство, музыка не должны облагораживать человека, работать над его душой, вести к свету, а не просто облегчать ему жизнь, давая выход его переживаниям? Не становится ли тогда музыка (аналогично — живопись, кино, литература) просто средством, музыкальной психотехникой? Может быть, все же стоит прислушаться к Булату Окуджаве:
Счастлив тот, чей путь недолог, пальцы злы,
смычок остер,
Музыкант, соорудивший из души моей костер.
А душа, уж это точно, ежели обожжена,
Справедливей, милосерднее и праведней она.
Но облагораживает ли человека современная молодежная или эстрадная музыка, делает ли она его праведней, милосерднее — вот
Культурологические исследования последних лет показывают, что искусство и, в частности, музыка выполняют две разные функции. И сегодня, и в середине XX в. музыка, с одной стороны, погружает, вводит человека в реальность, отвечающую его высшим идеалам (религиозным, эстетическим), с другой — позволяет ему реализовать свои неизжитые желания и энергии. Конечно, вторая функция музыки может приходить в противоречие с первой, но это противоречие самой личности и культуры. Другое дело, когда музыку сознательно используют в утилитарных целях, причем как раз для того, чтобы подавить другого человека или провозгласить пришествие своеобразного антихриста (как это было, например, в период фашистского третьего рейха).
Подводя итог, можно сказать следующее. К современной молодежной и эстрадной музыке нужно подходить не только с эстетическими критериями, но и с психологическими и ценностными. Такая музыка есть способ музыкального и социального бытия, через нее человек выражает свое отношение к миру прекрасного, общественной жизни и другим людям. В одних случаях перевешивают собственно музыкальные моменты, в других — ценностные и социальные.
Наконец, отношение к неевропейской музыке. Сегодня в эфире и в концертных залах все чаще звучит непривычная для нашего слуха музыка Востока — раги, мугамы, китайская и японская музыка и т.д. Даже если к ней привыкнешь и почувствуешь ее очарование, все же не покидает ощущение чуждости, инаковости мира, в который тебя погружает такая музыка. И дело вовсе не в формальных особенностях ее строя. Эта музыка про что-то другое, неевропейское. Рискну высказать одну гипотезу: музыка Востока выражает не переживания личности (что характерно, как мы говорили, для западной музыки), а путь («до» — по-японски), ведущий душу к раскрытию ее истинного бытия.
С европейской точки зрения, и цель этого пути, и сам путь очень странны. Истинное бытие души, как его понимают на Востоке, вовсе не реализация желаний нашего Я, личности, а слияние души (Атмана) с Космосом и Богом, обнаружение единства этих трех начал. Конец пути — это Дао или Нирвана, в которой сливаются и душа, и Бог, и Космос. Сам же путь — есть индивидуальная жизнь (индивидуальность), преодоление иллюзорности (Майи) неистинного бытия и жизни, раскрытие (тоже индивидуальное) истинного бытия. Если конечная цель у всех одна и та же (Дао, Нирвана, Бог), то путь к этой цели у каждого свой, индивидуальный, хотя мы проходим его по одним и тем же «ступеням» и «территориям».
Исследования музыковедов показывают, что для музыки Востока характерны большинство из указанных здесь моментов. Эта музыка подчиняется канонам, ведет нас по одинаковым музыкальным «ступеням» и «ландшафтам». Она переводит наши чувства и сознание из мира обычных различений и переживаний в другой мир, где эти различения и переживания исчезают, зато приоткрываются космические и божественные энергии и символы. Каждое исполнение восточной музыки неповторимо (импровизационно), как неповторим индивидуальный путь мастера.
Но можно спросить, какое нам дело до музыки Востока, нам бы в своих проблемах разобраться. А вдруг как раз наоборот: музыка Востока поможет решить некоторые наши проблемы, позволит иначе взглянуть на себя, на свою личность, подключиться к новым источникам энергии, новым смыслам? Кроме того, в наше сложное время важно понять человека другой культуры, его переживания и устремления.
Заканчивая свои размышления о музыке, снова задаю себе вопрос: почему роль музыки возрастает в наше время и в нашей культуре, охваченной глубоким кризисом? Не потому ли, что грядет время нового человека, новой личности и новой культуры? Личности менее эгоцентрической и эгоистической, более чувствующей других людей, думающей не только о себе, своем успехе, благополучии, комфорте, удовольствиях, но и о Человечестве, Природе, о животных и растениях, о земле, воде и воздухе. Время, которое, возможно, откроет дорог)'
4. Искусство как форма современной жизни и «постав»
Искусство может быть или современным или никаким. Что происходит с искусством сегодня, на рубеже столетий и тысячелетий? Как объективно взглянуть на современное искусство, если у нас нет «исторической дистанции (перспективы)» и мы не знаем, во что выльется новейшая история? Как развести (и нужно ли это делать?) исследователя и непосредственного участника истории и жизни, ведь наша позиция как активного участника истории несомненно должна влиять на объективность исследования искусства?
Думаю, подход М. Фуко подсказывает нам и отношение к искусству, т.е. тема должна звучать так: «искусство и современность» и пониматься как вопрос о характере установки на современное искусство, установки, предполагающей также выработку нашего отношения к самому себе [160]. Правда, одновременно нужно понять, что собой представляет искусство как объект изучения, как нечто, на первый взгляд, не зависимое от нас. Вопрос весьма непростой, ведь установка на современность, которую мы должны актуализовать, вроде бы субъективная. Но может быть, не только субъективная, но и объективная? Действительно, если не понимать объект натуралистически, как полностью независимый от исследователя, но наоборот, понимать его как идеальный объект, как «диспозитив искусства», который, с одной стороны, конечно, должен описывать объективно существующее искусство, но с другой — выражать наше отношение к нему, отношение к существующим дискурсам и проблемам искусства, отношение к тому, как на искусство можно влиять, то в этом случае искусство может быть взято одновременно и субъективно и объективно. Я хочу сказать, что выделение в гуманитарной науке объекта изучения предполагает реализацию определенного подхода, включающего не только рассмотрение эмпирического материала и фактов, но и анализ дискурсов, проблематизацию, рефлексию собственного отношения к данному явлению и возможности воздействовать на него, наконец, на основе всего этого построение диспозитива изучаемого явления (примеры подобного анализа на материале изучения техники и здоровья смотри в работах [147; 143]). Попробуем теперь реализовать этот подход в отношении к искусству. Начнем с проблематизации.
Даже неискушенный человек, не знаток искусства чувствует различие между классическим ( XVII , XVIII , первая половина XIX в.) и современным искусством. Оно бросается в глаза при сравнении соответствующих произведений, но еще больше при сравнении среды и условий художественного восприятия. Если классическое искусство «звучит» только в специальном помещении (выставочном или концертном зале), предполагает удаление и погружение в особую эстетическую реальность, противопоставленную обычной жизни (полностью ушел в книгу или музыку), то современное искусство сращивается с обыденностью, нагло теснит обычную жизнь, иногда трансформирует ее, иногда пародирует. По отношению к современному искусству язык не поворачивается говорить об эстетической реальности, о прекрасном, зато уместны рассуждения о роли искусства в представлениях о коммуникации, символической жизни, языковых играх и т.п. представлениях, активно разрабатываемых постмодернистами. Если в центре классического профессионального и искусствоведческого интереса и рефлексии стояли произведение искусства и зритель как эстетический субъект, то что, спрашивается, стоит в центре современной рефлексии в искусстве? Не устойчивое художественное бытие, а разные мерцающие реальности — прежде всего, виртуальные и символические.