Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
Шрифт:
Я, ещё раз, внимательно осматриваюсь вокруг… Я смотрю на зёрнышки: «Пшеница… овес… лошадиная фамилия…». И тут, меня осеняет догадка: «Лошади! На этих бамбуковых пустошах, всю зиму, лошади паслись!».
– А, почему все решили, что он – медвежий?! – ставлю я вопрос, радикально, – Хм! Скорее – это лошадиный навоз! А, не медвежий…
– Лошадиный навоз! – кричу я Казанцеву, окончательно определившись с выводом, – Вот, что это! Медведь – он просто, выкопал из-под снега, навоз лошади!
Я разворачиваюсь от снежной ямы и делаю шаг,
– Блин! Да, чтоб всё сдохло! – грубо матерясь и психуя, через пять минут боя с метровым снегом, я трудно выбираюсь на вездеходный след, к Казанцеву.
Всё, дело сделано. Мы шагаем по побережью обратно, на Тятино…
Уже подтаявший снег, совершенно не держит вес человека! И мы, как две лошади, «бьём целину». Я, как коренной жеребец – первым. Казанцев крадётся по моим следам. Он легче меня на добрый десяток килограммов, он проваливается не так глубоко и не так часто…
– Да-ааа! Мои надежды, по медвежьему помёту, не оправдались! – тяжело дыша, думаю я, о своём, – Ну и чёрт с ним!.. Зато, какая загадка! Было очень интересно её разгадать!
И я ощущаю себя следователем. Как, там говорят? «Проанализировав информацию на месте происшествия, приходим к выводу, что…». Только, я – не ловлю преступников. Я расследую лесные происшествия. Я – лесной следователь. Думаете, здесь всё просто?! Ну, нет! Лесная жизнь полна таких первоклассных загадок, что далеко не каждый человек способен их разгадать…
Десятое апреля. Тятинский дом. Утро. На улице начинается чудесный весенний день! Своей парой с Казанцевым, мы решаем пройти по смотровой тропе, над Тятиной. Недалеко. Сейчас, по снегу, далеко не уйдёшь. Посмотрим на речную долину с высоты птичьего полета, проверим следы, проталины. В общем, посмотрим, чем лес живёт, понюхаем…
Всё! Тесак, в ножнах – на поясе, секция патронташа на восемь патронов – на поясе, ручка и дневничок – в кармане. Ружьё в руку, бинокль на шею. Я собран и готов. Мы выходим из дома.
– Кийяяя! – со стороны вулкана доносятся взвизгивания канюка.
– Кийяяя!
– Конюки! – я поднимаю к глазам бинокль.
Над тёмным морем хвойников у подножий вулкана Тятя, кругами ходят два сокола.
– Пара! – я смотрю в бинокль…
Один канюк плавно идёт вниз, на посадку…
– Хм! – хмыкаю я, – Не на вершину ёлки сел, а в середину кроны!
И тут же пожимаю плечом: «Оно и понятно. Канюк – лесная птица. Они – гнёзда строют не на вершинах деревьев, типа скопы, а именно в середине кроны хвойного дерева. В пихте или ёлке».
Сначала, нам нужно пройти до устья Тятиной. И мы сваливаем по нашей тропке с плато Тятинского дома к морю, на низкую морскую террасу…
Перед нами, знакомым ныряющим полётом, проносятся несколько ярко-зелёных птичек, в полёте мельтешащих жёлтым.
– Зи-ли-линь! Зи-ли-линь! Зи-ли-линь! – слышится такой знакомый, густой перезвон колокольчиков.
– О! Китайские зеленушки! –
– Ага! – улыбается Казанцев, – Первая встреча в этом году! Пойдёт в Летопись природы!
Я делаю запись в своём полевом дневничке…
По водной глади Тятинской бухточки моря разбросаны чёрные точки уток.
– Сиииииии, Сииииии, – над морем несётся их заунывный посвист.
Я подношу к глазам бинокль.
– Каменушки, турпаны, американская синьга… А, вот – гоголи! У них большие, белые щёчки…
– Синьгу я слышу, – соглашается Сергей, – Её свист нам известен…
Вот, мы выбираемся на смотровую тропу. Это гребень речной долины. Слева, под нами простирается абсолютно голый, ещё покрытый метровым снегом, ивняк обширной поймы Тятиной. Сейчас, он так хорошо просматривается!
Нам даже удаётся немного протропить след медведя! Это молодой зверь трёх лет, «величиной с человека», как я говорю. Шаг за шагом, шаг за шагом…
Мы вываливаемся на уже освободившийся от снега склон высокого борта речной долины. Здесь, на проталине, я приседаю и беру в руки комок переплетённых мышкой соломинок и мягких травинок.
– Смотри! Медведь раскопал мышиное гнездо!
В двух шагах далее по склону лежит разбитый медведем трухлявый, берёзовый ствол, а ещё в двух шагах дальше – второй, такой же.
– Хм! – хмыкаю я, – Смотри, как интересно сгнивает берёза! Древесина ствола сгнивает, а береста коры – нет. Так и лежит на земле труба из бересты! Как-то раньше, я никогда, этого не замечал.
– Ну! – соглашается со мной Казанцев, – Как ракета. Действительно, труба!
Я озадаченно трогаю носком болотника берестяной цилиндр перепревшей берёзы: «Зачем он разбил эту гнилую валёжину? Может, насекомых, каких искал?».
– Ну, какие сейчас, насекомые? – отзывается Казанцев, – Ещё, только самые первые проталины!
– И то – правда! – киваю я, рыская глазами вокруг берестяного цилиндра, в поисках жучков-мушек, – Нет ничего…
Вскоре, мы тормозимся на тропе, под раскидистыми кронами толстых пихт, на самом краю крутого склона речной долины. Прямо под нами, у подножия склона, я вижу медвежий след! Не трогаясь с места, я вынимаю из футляра бинокль и рассматриваю медвежьи следы «вооружённым» глазом…
– Средний медведь, – бурчу я, в бинокль, – Входной след.
– В смысле, сошёл вниз, в пойму? – уточняет Казанцев.
– Ну! – киваю я.
На чистом, белом снегу очень контрастно выделяется чёрная клякса.
– О! Помёт! – радуюсь я, в бинокль, – Это отлично!
Тут – биноклем уже не обойтись. Нужно спускаться вниз. Осторожно ступая, чтобы не ухнуть вдоль склона – в снег по шею, я крадусь по крутому, снежному склону, вниз. По пути, я отламываю от кустика гортензии, две палочки…
Вот и помёт…
Этот помёт – очень необычен! Он состоит из зелёных плетей водорослей, кусочков алых панцирей камчатских крабов и прочих продуктов морского берега.