Кунашир. Дневник научного сотрудника заповедника. Лесной следователь
Шрифт:
– У медведицы лапка – двенадцать сантиметров! Сейчас, у медвежонка посмотрю… Девять сантиметров! Медведица маленькая, молодая. То-то, в бинокль, она смотрелась такой изящной.
Шагая по следам медведицы, я начинаю искать её покопки. А Сергей падает на тёплую почву проталины…
Вот, первая из покопок! Это – узкая и глубокая лунка в нагретой солнцем, сочной почве. Никаких остатков съеденного медведем растения – нет! Аккуратно обкопав росток когтём, медведь скусил его вместе с корневищем.
– Так, – задумываюсь я, стоя перед лункой
Я осторожно, двумя пальчиками, поднимаю с края лунки тоненькую, прозрачную плёночку, напоминающую прозрачную луковую чешуйку, какие мы рассматривали под микроскопом на семинаре по сельскому хозяйству и подношу её к носу. Резкий, неприятный запах заставляет меня сморщить нос: «Фу ты, чёрт! Симплокарпус!». Раз понюхав, этот запах уже ни с чем не спутаешь.
– Серёж! – радостно оглядываюсь я на напарника, – Это симплокарпус!
– Что?
– Она жрёт симплокарпус!
Совсем не зря, научное название этого растения – «симплокарпус вонючий»! У него резкий, оригинальный запах… В отличие от родственного ему лизихитона.
Я отыскиваю очередную лунку медвежьей покопки. Привалившись на бок на нагретую солнцем, прелую листву склона, я повторяю операцию по выявлению запаха…
– Тоже симплокарпус! – сообщаю я переместившемуся чуть ближе ко мне, Сергею и протягиваю ему блёклую плёночку, – На, понюхай! Мозги прочищает – не хуже нашатыря!
– Сам нюхай всякую гадость! – отзывается тот, развалясь на солнышке, метрах в пяти выше меня по склону.
– Ха-ха-ха! – смеюсь я, в ответ, – Ну и едкий ты, Казанцев! Ты сам – симплокарпус!
– Какой есть! – сразу слышится в ответ его задиристый, тонкий голос.
Но, я это уже не слушаю. Я работаю…
Так, принюхиваясь к каждой медвежьей покопке, я шагаю от одной лунки к другой, по проталинам среди высоких кустов ольхи, по крутому склону. На прелой листве – медвежьих следов, практически, не остаётся! И я вычисляю направление движения медведей – по покопкам. Узкие лунки на фоне прелой листвы и веточек весенней проталины почти незаметны и я с трудом удерживаюсь на направлении движения медведей.
Вот и конец этой проталины. Следующая проталина расположена прямо над нами по склону. Медвежий след тянется через широкую снежную перемычку, прямо вверх. Шагаю на снег и я…
Медведей было два, а след – один! Но я, в троплении – «профи»! Меня, на мякине, не проведёшь!..
Но след, действительно, один! Один за другим, я тщательно изучаю когтистые отпечатки медвежьих лап, на плотном снегу. И пальчиками кромочки углублений трогаю, и каждую снежинку со всех сторон рассматриваю… Разве что, на язык не пробую – и не замечаю никаких признаков того, что это – прошли два медведя, а не один! Удивительно! Удивительно…
– Сергей, смотри! – обращаюсь я через плечо, к Казанцеву, – След – один! Если бы я не видел сам, в бинокль, что медведей было два – я бы, даже не заподозрил это!
– Может, это след только медведицы,
– Ну, не знаю! – пожимаю я плечами.
Внимательно всматриваясь в каждый отпечаток медвежьей лапы на размягчённом насте, я, не спеша, шагаю рядом с медвежьим следом. И только удивлённо качаю, после каждого отпечатка, головой. Десять отпечатков, двадцать… Никаких сомнений в том, что – это след одного медведя!..
Но, вот! Любопытного подростка чем-то заинтересовали веточки маленького кустика ольхи, едва выглядывающие из-под снега, в метре левее. И медвежонок сходит со следа мамаши и отправляется обследовать кустик. И только здесь! Когда следы медведей расходятся, я вижу, что этот след оставили, действительно, два медведя!
– Как так?! – никак не могу я, с этим, смириться, – Что его заставляет ступать след в след так аккуратно?! Словно задался целью ввести в заблуждение возможных преследователей! Сейчас, наст очень хорошо держит вес медведей – он мог бы шагать просто рядом со следами медведицы! Или, хотя бы, не так «чисто» ставить свои лапы в её отпечатки! Но, нет же!
– Что ты всё возмущаешься? – не понимает меня напарник, – Как хотят – так и шагают! Не всё ли равно?!
Я замолкаю и дальше шагаю рядом с медвежьим следом молча.
– Да, Казанцев! – с сожалением, думаю я, – Тебя, лесные проблемы, не интересуют!
Так, от проталины к проталине, я распутываю зигзаги медвежьих набродов. Мы поднимаемся все выше и выше по склону…
Вот и вершина сопки, самый гребень Борта! Здесь – глаза слепит искрящийся под лучами весеннего солнца, многометровый надув снега. Огромный! Айсберг! Целая гора плотного, крепкого снега, на вершине сопки! И эта гора нависла в нашу сторону…
Прямиком, практически по вертикали взобравшись по этой нависающей стороне надува, наши медведи ушли через его гребень.
– Как они, смогли?! Так! – задрав лицо вверх, я стою перед почти вертикальной белой стеной снежного айсберга и хмурю брови.
– А что, им? – возмущается Казанцев, – У них когти! Они – как альпинисты на кошках!
Как здесь, круто! С трудом вбивая плотные носки своих литых болотников в этот фирн и вцепляясь пальцами в любые выбоинки наста, мы с большим трудом вскарабкиваемся на надув…
Стоим и озираемся по сторонам:
Округлая вершина нашей длинной сопки и весь её западный склон – завалены, по-зимнему рыхлым, глубоким снегом! Только заснеженные лапы пихт выглядывают из этого белого одеяла… Здесь – полная, полнейшая зима!
– Ну что, нам? – возмущается Казанцев, сзади, – В снегу теперь, по пояс барахтаться?!
Я тоже понимаю, что это – всё. Наше тропление этой медвежьей семьи завершено. Я разворачиваюсь обратно…
Мы выбираемся из рыхлого снега, обратно. Немного побродив по утрамбованной ветрами поверхности надува, мы осторожно сваливаем по его краю обратно, на обширную стену южного склона Борта…