Купальская ночь, или Куда приводят желания

Вернер Елена

Ужас, ярость, негодование, все рухнуло откуда-то сверху, так что ноги наполнились ватой.

– Петя, ты невменяемый! Лечиться надо! Как ты мог оставить нашего сына одного, в поезде, среди непонятно кого, да еще и с проводницей! Господи, да что же… Ты совсем ничего не соображаешь?

– Ничего с ним не случится. Проводница обещала…

– Ты не слушаешь новостей? Ты не знаешь, что дети пропадают средь бела дня, пока родители зашли в магазин? Каждый день в России исчезают… А Лара твоя, она что, не могла?.. Ты посадил на поезд единственного сына и отправил куда-то?… Изверг! О нет, я сейчас…

Связные слова закончились, и Катерина безвольно опустила

руку с телефоном, сев на крыльцо. Голос бывшего мужа несся из динамика глухо и электронно:

– Катерин… Эй, ты тут еще?… Ларочка уехала к родителям, так бы конечно… Ты тут?… Катерина, перестань молчать.

Она взяла себя в руки, только чтобы рявкнуть:

– Номер поезда, вагон, место!

Петр ответил, и Катерина, уже нажав «отбой», повторила вполголоса. А потом оцепенела от ужаса. Ее не трогал даже призрак Кати, севший на ступеньки рядом.

– Как я вышла за него замуж… Глупый, безответственный!..

Катя удрученно повесила голову.

Катерина разрывалась между желанием позвонить Мите и боязнью разбудить его. Может быть, все в порядке, и он сопит на казенной постели, приоткрыв рот? Или телефон уже разбитый лежит на путях какого-нибудь полустанка, а сам мальчик…

От этих мыслей ток шел вдоль хребта, тело гудело, как трансформаторная будка. Совершенно растерянная и не знающая, что делать, она всю ночь так и просидела на ступеньках, не желая даже пытаться уснуть – только однажды сходила за одеялом, чтобы закутаться в него.

Девушка-двойник все еще была тут. Она сидела, обхватив колени руками, не замерзающая в своем легчайшем сарафане, который не трепал сентябрьский ночной ветер. Катя не пугала Катерину, наоборот, сейчас, во тьме, колом стоящей вокруг, она была единственным существом – неважно, реального мира или потустороннего, – который сидел рядом. И самим своим присутствием давал какое-то утешение. Пару раз Катя вспархивала и легко подбегала к почтовому ящику, пытаясь что-то там найти с навязчивой непреклонностью, но Катерина просто отворачивалась, не желая даже думать в том направлении.

Едва стало светать, как Катерина села в машину и поехала на станцию. Она почти не видела дороги, хотя пару раз замечала горящие с обочины желтые взгляды – то ли лисы, то ли одичавших котов. Ей представлялся поезд, вагон, в котором едет Миша. Каждая минута ожидания дышала ее страхом, она заставляла себя не думать о плохом, «чтобы не накликать беду», и тотчас воображение, подстегнутое этим суеверием, подсовывало картинку еще более ужасающую.

Она никогда бы не подумала, что после рождения сына станет такой. Она не была готова. Заподозрив, что беременна, она молилась, чтобы это было неправдой. Получив подтверждение, жутко перепугалась. И даже договаривалась насчет аборта втайне от Пети, но потом одумалась. Дальше были болезненные роды, депрессия, ощущение своей отвратительности, бесформенности. Маленький орущий кулек. Желание спать. Страх, что жизнь на этом и кончилась. А потом прошел месяц, другой, она втянулась в новое состояние… И в какой-то день все вдруг встало на свои места, и оказалось довольно простым и каким-то правильным и настоящим. И отныне без этого ее жизнь уже не могла бы продолжаться.

Ей вспомнилась девочка, которую она видела десять лет назад в метро. Никого другого из тысяч случайных попутчиков Катерина даже не замечала, но не ее. Девчушка совсем маленькая, по виду первоклашка, зашла на кольцевой. Огромные голубые глаза и косичка соломенных волос. За плечами у нее болтался футляр со скрипкой, надетый на манер рюкзачка,

и футляр этот был лишь ненамного меньше самой хозяйки. Как если бы контрабасист вздумал надеть на себя свой контрабас. И вот она стояла, обеими худенькими ручками-тростинками держась за вертикальный поручень, чтобы ее не швыряло из стороны в сторону. А Катерина не могла отвести от нее глаз и в душе вся заледенела: кто отпустил ее одну, куда она едет, встретят ли ее у метро родители? Девочка была как дивный маленький цветочек, растущий на каменистом утесе. Катерина вдруг осознала, что такое невинность: она стояла перед ней. С бесконечным доверием к миру, который того не заслуживает. Она не знала еще порочности, мерзости, грязи, его взрослости, в которую выпустили эту невинную девочку не иначе как безумцы. Взрослые умеют жить в этом мире, умеют противостоять ему, у них есть страх, опыт, знание, они отрастили шипы, когти и броню, чтобы выстоять против ужасов любого рода – но и они не всегда выстаивают. Катерина отчетливо, будто видя своими глазами, представила всех нелюдей, которые шныряют вокруг с полными карманами конфет, ища добычу и прикрываясь маской обычных прохожих. И тут же видела ее. С беззащитной цыплячьей шейкой, скрипочкой и ногами-спичками в синих колготках. Остальное дорисовывало воображение взрослого человека.

Защитить, хотелось только этого – защитить. Но когда девочка вышла из вагона на платформу, Катерина вдруг замешкалась, хотя за миг до этого решила проводить ее, куда бы та ни шла. И двери захлопнулись.

По себе Катерина знала, что бывает, когда в душе гибнет невинность, так рано и так жестоко. Ей уже никогда не стать прежней, но можно хотя бы попытаться спасти кого-нибудь еще. И тем, что не пошла провожать девочку со скрипкой, она предала не только ее, но и саму себя. И так и не смогла себе простить этого промедления.

Когда через два года у нее самой появился Митя, она поняла, насколько широко совесть и страх за ту незнакомую девочку раскинули крылья у нее в душе. Она как бы невзначай окидывала взглядом все с точки зрения сына. Она научилась видеть и предсказывать глубокую лужу, низко сделанную розетку, нож на краю стола, накренившийся стул, закипевший чайник и раскалившийся утюг, соседскую собаку, «волчью ягоду» в октябре, обледенелые ступеньки в январе и тонкий лед в марте. Причем это ее экстра-видение исчезало, стоило ей только оказаться врозь с сыном. А вот страх никуда не девался, и она только усилием воли заставляла себя не сходить с ума.

И вот теперь мальчик едет один, в поезде, на попечении какой-то неизвестной проводницы.

На станции было пустынно, ветер гнал сухую листву и обертку от чипсов по платформе. Пока тянулись последние минуты до прибытия, самые невыносимые и медлительные, Катерина рассматривала пыльный забор напротив вокзала, весь разрисованный красками из баллончика, брошенного тут же. Она углубилась в раздумья, вид этого предмета что-то будил в ней, что-то потаенное, спрятанное, забытое не понарошку, а всерьез.

«Раньше… много лет назад… этот неизвестный художник не стал бы разбрасываться таким богатством. Пустые баллончики! Их как-то называли… Как же?»

Она ломала голову, перебирая слова, казавшиеся ей логичными. Такое странное, немного смешное название. Немного неприятное. Неприятное? Почему неприятное? Что за название?

Мелькнул образ жаркого летнего дня, запаха креозота от шпал…

Но тут вдали показалась оранжевая морда поезда. Когда тепловоз протащился мимо, она стала выглядывать номера вагонов. И побежала.