Купите Рубенса!
Шрифт:
Пока действую без ошибок, подумал он.
Коридор был огромен, пуст и уходил в темноту.
– Проходите, Константин, – дала добро Александра Ипполитовна. – Раздевайтесь.
Он аккуратно поставил на пол кейс с деньгами, сняв куртку и бейсболку, повесил их на крюк вешалки и успел оглядеться.
Вопиющая бедность окружала его. Покосившаяся вешалка-модерн из грушевого дерева с четырьмя оставшимися крюками вместо восьми, застиранная салфетка на тумбочке под телефоном, черный, давно забывший о своей янтарно-восковой изначальности дубовый паркет и обои со следами
Достоевская классика, подумал он. Зря приехал, зря деньгами в дороге рисковал. Ничего здесь быть не может, и Рита полная идиотка.
Взяв кейс, он безо всякого энтузиазма шагнул за Варей и Александрой Ипполитовной.
Переступил порог комнаты, поднял глаза и остолбенел.
На противоположной стене висело то, ради чего он поехал бы не только сюда – в любую сторону света. Нет, даже не то, а много лучше того, о чем он мечтал и о чем говорила Рита.
Он даже не приблизился к картине. Он все понял издалека.
Великолепный, изумительный морской пейзаж Боголюбова.
В его профессиональной голове автоматически врубился быстродействующий компьютер.
120 на 180 сантиметров. Холст. Масло. Море, гавань, десяток парусников под свежим ветром. Солнце сквозь серебряные тучи. Перламутровая вода. Тончайшие цветовые отношения. В правом нижнем углу подпись – Алексей Боголюбов, 1878. Сохранность – супер. Уровень? Третьяковка с Русским музеем передерутся из-за такого пейзажа. Цена? Плюс-минус миллион долларов. Ошибка. За такую вещь сколько ни проси, все мало. Шедевры цены не имеют. Ай да Рита, умница ты моя! Значит, не зря я собирал деньги, взял всё, что было своего, и назанимал, где только было можно. Господи, неужели, наконец, повезло? Неужели и мне выпало, Господи?
Стоп, приказал он себе и тотчас вырубил компьютер. Сейчас главное не выдать себя ни жестом, ни взглядом…
– Понятно, – равнодушно сказал он. – Вот эта, значит, картинка? Ничего, большая, и корабликов много. Я кораблики люблю.
– Это Боголюбов, – расценив его заявление как невежество, сказала Александра Ипполитовна. – Алексей Петрович Боголюбов. Вы знаете такого художника?
Знал ли он Боголюбова? Смешной вопрос. Любимый мастер. Знал все его вещи в музеях, узнавал с первого взгляда, ценил не ниже Айвазовского…
– Слыхал, – ответил он. – Вроде бы был такой.
– Имейте в виду, – сказала Александра Ипполитовна, – Боголюбов стоит очень дорого. У вас может денег не хватить. У вас есть деньги, Константин?
– Насчет этого – не волнуйтесь… – Он коротко и солидно кивнул, но внутри похолодел. Если старуха знает цены, ему конец. Миллиона у него нет.
– Да вы садитесь, Константин, – сказала Варя, предлагая ему потертый стул. – Чай уже готов.
Он сел. Успел заметить, что больше ничего стоящего в комнате не было. Да больше ничего и не нужно, подумал он. Одну бы эту вещь, одну – на всю жизнь! Но как, где взять деньги? Господи, помоги! Не спеши, тут же прервал он начавшуюся внутри панику, пей пока чай, жизнь покажет.
– Нам сказали, – продолжала старуха, – что вы человек порядочный, нас не обманете и заплатите настоящую цену. Это так?
– Естественно… –
Чай пили из потертых кузнецовских чашек, синий кобальт с золотом – по-видимому, предмет многолетней семейной гордости.
– Боголюбов – последнее, что осталось от коллекции моего деда, профессора Петербургской консерватории, – рассказывала Александра Ипполитовна. – Когда я родилась, он уже висел на этой стене. Он всегда висел на этом месте, даже во время войны…
Кое-какие утраты все же есть, думал он, разглядывая картину. Потертости, выпады красочного слоя, деформация холста…
– Я бы никогда с ним не рассталась, – продолжала Александра Ипполитовна. – Но я уже стара, а Варе все-таки пора замуж…
– Мама, я не хочу… – Варя залилась краской.
– Хочешь, – парировала Александра Ипполитовна.
Придется укрепить, промыть, протонировать, рассуждал он про себя. Но все это мелочи, мелочи… Интересно, сколько заломит эта старая сова?.
– Она выходит за индуса, – разъяснила Александра Ипполитовна. – Понятное дело, им нужны деньги. Чудный, кстати, индус, возможно, у них еще будут дети. Врачи говорят: пятьдесят на пятьдесят. Вы слушаете меня, Константин?
– Да-да, конечно, – механически ответил он и мельком подумал, что сочувствует тихой Варе. Но, снова взглянув на Варю, посочувствовал, пожалуй, индусу.
– У Вари замечательная, красивейшая душа, – словно прочитав его мысли, уточнила Александра Ипполитовна. – Впрочем, нашим мужчинам нужно совершенно другое. А вот индус оценил…
– Мама, прошу тебя, не трогай национальность, – сказала Варя.
– Кстати, насчет оценки, – удачно, как ему показалось, вклинился он, – сколько же стоит этот ваш Боголюбов?
Александра Ипполитовна вздохнула и задумалась.
– У Русского музея денег нет, – рассуждала она вслух. – С проходимцами всякими я общаться не желаю. Вы, Константин, другое дело, вы по рекомендации… – Она выдержала паузу и эффектно закончила: – Когда-то нам давали двести.
У него в душе запели трубы. Все состоится, сверкая медью, выводили они! Двести – это реально, это удобоваримо. Поторгуемся, подумал он, и сколько-нибудь она уступит. Сойдемся где-нибудь на ста семидесяти, а там… Расшибусь, а двадцатник еще достану. Спокойно, только спокойно. Начинать торги надо с суммы значительно меньшей, чтобы запас был. Например, со ста.
На мгновение ему влетела в голову мысль, что, зная настоящую цену картины и предлагая за нее заведомо меньше, он обкрадывает двух несчастных женщин, одной их которых светит последняя возможность выйти замуж и родить, другой – последняя возможность стать бабушкой. Нечто похожее на совесть шевельнулось в нем, но, впрочем, мгновенно исчезло. Они ведь сами назвали свою цену, успокоил он себя, значит, так тому и быть. Каждому – свое, как сказано в Священном Писании…