Купленная. Доминация
Шрифт:
Я вообще ни черта не понимала и не соображала, поскольку меня вынесло тогда до буквального разрыва с реальностью. Моего сознания почти и не существовало, только уничтожающие мою разумную сущность ощущения, разрушающие феерическими ударами вспышки неземного экстаза. И даже когда они вроде бы начали спадать, медленно затухая в эпицентре своего летального взрыва, даже тогда они не ослабили своей смертельной хватки, угрожая новым контрударом в любой из ближайших моментов.
— Моя умничка… Самая невероятная и настоящая… — я бы и рада остаться в этой блаженной Нирване, если бы меня не окутало в тот момент куда наивысшей эйфорией — близостью, голосом и объятиями Глеба. Он буквально меня накрыл, заслонив собой окончательно от всего внешнего мира и утопив в живом омуте своей все еще голодной
— Ты ведь теперь понимаешь, что после такого я точно не смогу тебя никуда отпустить… — какой бы истинный смысл он не вложил тогда в свои слова, я куда больше поняла и пропустила через себя, когда он прервал свой уничижающий поцелуй, нависнув над моим лицом одним из жутчайших ликов своей истинной сущности. Жутчайше прекрасных и шокирующе темных, способных свести с ума самых стойких из стойких.
В такие невероятно безумные моменты, ты не то что не в состоянии осмыслить услышанное, но и хоть что-то из увиденного и пережитого осознать хотя бы процентов на пятьдесят. Казалось, я и себя уже не чувствовала, что там говорить об остальном. По крайней мере, руки, ноги и большая часть моего тела сомлели очень даже сильно. И, судя по всему, мой бьющийся в конвульсиях рассудок тоже.
— Это настолько интимное и личное, за гранью всех жизненных предрассудков… Поэтому и понимаешь его истинную ценность только на уровне полноправного владельца и единственного в своем роде хозяина данного сокровища. То, что оно обязано принадлежать лишь мне одному. Ты должна принадлежать мне. И только мне. Ты моя. И точка.
Не знаю… расслышала ли я все его слова именно в таком порядке и в данной ключе, но их смысл дойдет до меня еще нескоро. Ведь тогда он все это выговаривал вовсе не мне. Да, смотрел на меня и в меня, любовался результатом своих дьявольских деяний, разве что насылал свои очередные словесные заклятия отнюдь не на меня. Я уже давно находилась под его черными чарами. Эта печать предназначалась нам двоим — тяжеловесная, литая, накладываемая не сколько на, а внутрь, скрепляющая кровью, болью и проклятой завистливым миром одержимостью. Зачарованные жертвы не имеют ни свободы воли, ни свободы мышления, они только подчиняются и безропотно выполняют все требования своих могущественных господ. А та финансовая плата, которую они получают за все свои старания, лишь щедрая подачка в виде небольших бонусов с барского стола, коим ты обязана радоваться не меньше, чем обращенному на тебя взору твоего владельца.
Пусть все это и выглядело в те минуты, как нечто шокирующее и вроде бы противоречащее конституционным и уголовным правам нашего государства, но, где вы видели, чтобы ими все и всегда пользовались по их прямому назначению? К тому же, то ли мое контуженное сознание, то ли зависшие в Нирване сказочного блаженства тело с сущностью никак не желали расставаться с надуманным (а надуманным ли на самом деле?) образом моего персонального палача Инквизитора. Я все еще его таким и воспринимала — всевластным, подавляющим, удерживающим меня за мои эмоции и чувства, как за тысячи невидимых ниточек кончиками пугающе опытных пальцев кукловода. К тому же, я оставалась в эти минуты прикованной к одному из его изощренных орудий пыток, пусть и ненадолго, но все же. Даже подумать страшно, чтобы он мог сделать со мной сейчас еще, если бы его Тьма возжелала настоящей крови от реальных жертв. Да и кто знает? Вдруг однажды она так и сделает — вырвется на свободу во всей своей демонической красе?
— Вот и что в тебе, спрашивается, такого особенного, что ты ТАК сводишь меня с ума? — его горячий, громкий шепот снова опалит мне и лицо,
Какое счастье, что я находилась в таком состоянии, в котором большая часть происходящего и услышанного не воспринималась мною до конца. Хотя, на деле, мне потребовалось не так уж и много время, чтобы немного очухаться и снова начать чувствовать всесминующую волю чужой сущности.
Глеб потратил не более двух минут, на мое освобождение от крепких ремней и может чуть больше на то, чтобы растереть мне сомлевшие руки и ноги. И сказать, насколько это было восхитительным и невероятным, — сказать ровным счетом вообще ни о чем. Мне даже захотелось, чтобы это продлилось еще чуть подольше. Ощущать себя чуть ли не маленькой девочкой, которую так заботливо и аккуратно приводят в чувства и прежнее рабочее состояние… И назвать это какой-то тематической игрой — тоже не поворачивался язык. Ведь все, что мне приходилось испытывать и переживать — настоящее от и до, как и поведение Глеба, как и его темные ко мне желания.
И, похоже, все это мне безумно нравилось. Неважно, что чем-то шокировало, а иногда не слабо так пугало, но все эти страхи воспринимались мной, как за дополнительную стимуляцию иных к этому чувств. А может, это просыпалась моя собственная темная сущность, которая интуитивно тянулась к тому, кто обладал более сильной стороной с безграничным в этом сумасшествии опытом.
— Обхвати меня за шею. — он произнес мне это почти в губы, когда уже полностью освободил от фиксирующих ремней и помог мне принять сидячее положении на краю стола.
Меня до сих пор продолжало потряхивать недавно пережитым, как и от остаточных приливов слишком сильных эмоций и все еще атакующих своей мертвой хваткой ощущений. Правда все это по любому не сравниться с осязанием близости самого Глеба, которой меня притапливало или захлестывало периодическими накатами то в эмоциональном, то в физическом плане. Естественно, я была готова тогда выполнять и делать все, что он не требовал от меня, потому что… продолжала с прежней силой от него дуреть и хотеть буквально до остервенелой трясучки.
Поэтому ничем и не возражала, да и чем, если так подумать. Дать ухаживать за собой такому мужчине, а потом позволить ему поднять себя на руки? Господи, со мной же никто до этого ничего подобного не делал, не подхватывал, как невесомую пушинку, не прижимал к своей груди ревностными объятиями и не нес очень аккуратно через немалое расстояние одной комнаты в другую. Я даже интуитивно и еще крепче прижалась к своему совратителю, восхищенно рассматривая с близи его совершенный профиль и вбирая собственными рецепторами абсолютно новые для себя ощущения. Хоть кожа моя на руках и ногах все еще покалывала и немела, но я все равно смогла прочувствовать очень многое, причем настолько интимное, что невольно тянуло во всем этом раствориться и зависнуть на очень и очень долгое время. Желательно на целую вечность. Когда еще мне выпадет столь исключительный шанс?
Меня даже не тянуло рассматривать окружающие нас габариты квартиры со всей ее впечатляющей начинкой. Пришла в себя ненамного, когда Глеб внес меня в одну из ближайших спален и через несколько шагов уложил почти по центру на настоящее императорское ложе. Хотя, можно, и инквизиторское. Мне как-то не жалко, если брать во внимание весь тот антураж, который преобладал в совершенно новом для меня месте, в его безумно дорогом интерьере. Тем более, Глеб сам мне предоставил немного времени на поверхностное изучение окружающих масштабов и находящейся в комнате меблировки, пока раздевался передо мной вроде и неспешными, но немного нетерпеливыми движениями. Тут уж, как говорится, только лови момент, поскольку меня абсолютно перед ним обнаженную он рассматривать не переставал. Да и меня тоже не слабо так прессовало и обращенной на меня из его глаз Тьмой, и его поглощающей близостью, и буквально потрескивающим в воздухе статистическим напряжением его нескрываемых на мой счет желаний.