Купленная. Игра вслепую
Шрифт:
И плевать, понимал ли его Мальцев, разделяя хотя бы на подсознательном уровне его сумасшедшие идеи. Иногда такие вещи приходится делать на виду, перед чужими глазами. Поскольку ощущение чужого страха бывает действует не менее эффективно, чем любой другой сильнейший анестетик. И тогда да, тебя вставляет этим буйством несочетающихся с друг другом чувств похлеще самого забойного в мире наркотика, вознося к вратам Нирваны едва не буквально, а то и выше этих врат. А что может быть круче данного осмысления? Что может быть выше вершины мира и тебя на его пике?
Держать на кончиках пальцев твое мертвое сердце… Твою смерть… Твою мертвую любовь… Став твоим персональным Хароном…
ГЛАВА двадцать первая
Что может быть прекраснее и долгожданнее того момента, когда ты наконец-то переступаешь
Опасность для моей (да и любой другой) жизни могла поджидать, где угодно и неважно в каком виде. Застраховаться от всего и вся в принципе нереально ни для кого. А вот чувством полного неведенья касательно Альки сводила с ума каждый божий день, час и минуту едва не до истерического срыва. Не мог я все это спустить на тормозах. Не думать об этом, не пропускать по своим нервам выжигающим адреналином и не понимать, что именно она находилась сейчас в наибольшей опасности. Проще сделать себе лоботомию и жить без мозга подобно какой-нибудь одноклеточной амебе. А когда ты еще и прикован к постели, бесконечный круговорот по адским мукам тебе обеспечен на все двести процентов.
Так что нет ничего удивительного в том, что мысли об убийстве Стрельникова-старшего меня начали посещать отнюдь не в виде кратковременных фантазий на вольную тему и чисто под нужное настроение. Это настроение не сходило с моей постоянно напряженной от болевого шока нервной системы ни на секунду. По сути, оно меня преследовало, везде и в любое время дня и ночи. Не давало ни продыху, ни послабления, напоминая каждый гребаный раз о том, что ничего не изменилось. Я все так же не могу увидеть Стрекозу, не имея при этом никакого понятия, где она и что с ней. Мать, правда, пыталась меня успокоить, постоянно подкидывая инфу из закрытой для нас вражеской территории, но легче мне от этого все равно не становилось. Верить сейчас кому-то на слово, без каких-либо прямых доказательств и улик?.. Поищите для этого более доверчивого дурочка. Да и с какой стати мне верить той, кто прожила столько лет под жестким надзором своего муженька-садиста, прокручивая втихаря от всех свои тайные интриги? Я уже молчу о всех ее стараниях свести меня с Ариной Шевцовой.
Я даже допускал в свою голову вполне вероятную идею-фикс, что она до сих пор на стороне отца и просто разыгрывает передо мной сопереживающую маменьку, чтобы папеньке было проще и быстрее обрабатывать мою Стрекозу. Это же, если так подумать, охренительно удобно, держать под присмотром-надзором менее уравновешенного Кирюшеньку и кормить его байками о том, что план по вызволению Алины Семиной из лап кровожадного паука Глеба Стрельникова идет полным ходом. Просто на это нужно чуть больше времени, чем думается или хотелось бы мне. Попробуй обведи вокруг пальца Великого и Ужасного Инквизитора всех времен и народов, у которого все давно схвачено, налажено в виде идеальной системы и работает, как швейцарские часы, без единого сбоя или непредвиденной поломки. А уж о его излюбленном пристрастии мстить своим обидчикам и врагам особо изощренным способом, лучше не упоминать всуе и вовсе.
Я, конечно, это все прекрасно понимал, но… Неужели почти за три недели нельзя было решить хотя бы малую толику из всей этой долбанной проблемы? Достучаться до его сознания хоть как-то. Мать же знала его, как облупленного, но так и не сумела найти к нему должного подхода?..
Да не бывает так. Что-то же должно существовать еще. Кто-то обязан до него докричаться. Он и сам
А уж если меня и заставили вариться в собственном соку все эти недели, перекрыв кислород и любую возможность что-то сделать со своей стороны, то лучше я буду переживать эти бесконечные круги ада в более привычной мне обстановке. И, желательно, как можно подальше от раздражающего навязчивого надзора своей озабоченной мамочки. Уверен, она и так позаботится обложить меня со всех сторон "невидимыми" тенями нанятых ею телохранителей. К тому же я и сам начал ее потихоньку выводить из себя, когда устроил где-то с неделю назад на конкурном плаце сколоченное на быструю руку полевое стрельбище. "Взломал" охотничий кабинет папеньки, выбрал парочку пневматических ружей и пистолетов (даже с определением моделей заморачиваться не стал) и попер все это добро на конную "ферму" моей мамочки-пацифистки — в двухстах метрах от заднего двора Одонатум-а. Ага, с одной здоровой рукой и не без помощи местных охранников. Последних заодно заставил соорудить из накопленного в сараях конюшен хлама примитивные мишени и потрясти местные мусорки на наличие пустых бутылок, желательно пластиковых. Была даже идея использовать сохраненные матушкой в вещевых сундуках мои старые детские игрушки, но в какой-то момент я отмел эту мысль от греха подальше. Не хватало еще заиметь в свои кровные враги Маргариту Стрельникову.
Разумеется, когда Рита Петровна прознала о прописанном мною себе самому новом виде "лечебной" физиотерапии, ничем хорошим это, само собой, не закончилось. Три дня она терпела-терпела, устраивая мне каждый вечер вынос мозга с нравоучительными лекциями по воспитательной программе очень сжатого курса. После чего, перекодировала замки чуть ли не во всех кабинетах отца и наконец-то разрешила мне поехать на свою квартиру. Пусть и маленькая, но по любому приятная победа. Пусть мне и пришлось дать ей клятвенные обещания, что не стану делать глупостей и не попру на отца, не посоветовавшись перед этим с нею лично.
Уступки, конечно, так себе, но то, что моя мать мобилизовала все имеющиеся у нее на данный момент ресурсы с возможностями, в этом я нисколько не сомневался. Как и в том факте, что по слежке и контролю за каждым моим шагом она переплюнула сейчас даже моего вездесущего папеньку. Так что попробуй я рыпнуться и, ни на что не оглядываясь, рвануть на Котельникова или в административные офисы "Гарант Стрел-Строй", меня остановят раньше, чем я успею добраться до своей машины. И остановят именно насильно, поскольку я обязательно буду и возмущаться, и сопротивляться, возможно даже до последнего. Так что действовать сейчас наобум — это самая последняя очередь и, скорее, в край отчаянная. Но и сидеть сиднем в полном бездействии — далеко не разумный во всей этой ситуации выбор. А после нашего с Алькой последнего телефонного разговора это превратилось в усиленную пытку запредельных масштабов.
В своей квартире, правда, стало хоть немного легче дышать, но что это, если так подумать, меняло в принципе? Я оставался теперь под пристальным надзором-охраной сразу обоих своих родителей. Алька, скорей всего, пребывала явно не в лучших условиях. Рассчитывать на чью-то помощь со стороны? Если бы еще знать к кому можно было вообще обратиться, чтобы при этом не смог разузнать ни отец, ни мать, как ни сейчас, так и ни потом. Но терять по этому поводу надежды и не искать выхода я, естественно, не собирался. Тем более, что часики продолжали назойливо тикать, а мое неведенье относительно судьбы Алины разрасталось с каждым новым днем до невероятно чудовищных размеров. А вместе с ним и сумасшедший прессинг на мою расшатавшуюся за все это время психику.