Купленная. Игра вслепую
Шрифт:
— Следи за словами, дорогая. Я могу многое простить, но мои пределы терпения не безграничны и особенно сейчас.
— Серьезно? Так ты еще не брезгуешь мне угрожать после всего, что уже успел натворить.
— Я творил и куда худшие вещи, и ты их игнорировала, можно сказать, прямо в упор, предпочитая не замечать моей темной стороны или не лезть туда, где тебе никогда не было места. Оно и понятно, когда что-то очень плохое касается кого-то другого, кого ты не знаешь и никогда не узнаешь, об этом думать не обязательно, вернее даже, совсем не нужно. Тогда и совесть крепче спит, и голова меньше всего болит.
— Именно, Глеб. ИМЕННО, — в ее выплаканных еще до прихода сюда глазах опять задрожала брильянтовая влага чистейшей боли и смертельного сожаления о пережитых
Наивная дурочка, решившая, что сумеет обмануть и богов, и весь мир, но в первую очередь саму себя…
— Я слишком много взвалила на свою совесть, включая все твои грехи, приняв их, как за личные и ничем неискупимые. Только очищением адского пламени для нас двоих. Наверное, все эти годы только за это и держалась — за наши общие грехи. За то, что нас продолжало объединять, и с чем мы в конечном счете на своей совести и подохнем, как два безнаказанных соучастника. Может поэтому и продолжала многое тебе прощать из маразматического упрямства. Из наивной веры, что я все это заслужила по праву. Но в этот раз… В этот раз ты перешел недопустимое даже для себя. Убийство ни в чем неповинного перед тобой брата еще можно как-то оправдать твоей слишком предсказуемой и ничем неуправляемой вспыльчивостью. Да и мы сами хороши, решив обвести вокруг пальца самого Инквизитора. Сделать то, что не удавалась до сих дней вообще никому и никогда. Тут мне просто нечем себя оправдать, поскольку большая часть вины за смерть Валерия лежит и на мне, возможно даже куда большая, чем твоя или твоей матери. С тебя ее списали за банальную неосведомленность и привычку вершить самосуд над своими жертвами без права на защиту с их стороны. Да и Софья Валерьевна очень слезно меня просила даже на смертном одре, чтобы я тоже унесла нашу тайну в могилу. Разве умирающему можно в таком отказывать? И разве любящая до смерти собственного мужа жена захочет причинять любимому еще больше боли, чем уже причинила?..
— Что за хрень ты несешь? Перепила транквилизаторов с виски? — конечно, он не собирался ее слушать, как и верить всему тому, что способна наговорить мать, пережившая сильнейший стресс за жизнь сына, какой только вообще можно пережить. Но он не мог не дать ей шанса выговориться, как и выплеснуть переполнявшую ее боль на его заслужившую все это голову. Если бы думал иначе, уехал бы отсюда еще несколько часов тому назад.
— Можешь верить, можешь нет, дорогой, но я сейчас трезва, какой вообще еще никогда не была до этого. И я здесь, чтобы нарушить клятву, данную твоей матери, а также для того, чтобы вернуть часть принадлежащего тебе по праву груза. То, о чем я тебя предупреждала несколько недель назад в твоем кабинете. То, во что ты, скорее, не поверишь, поскольку в собственную "правду" всегда верить проще и легче, чем в голые факты. И за свои грехи надо отвечать, нравится тебе это или нет.
— Боюсь, в этом мире не найдется ничего такого, что способно перекрыть пережитый мною ад за все содеянное, включая ответки за все ТВОИ умопомрачительные грешки. Может они и не идут ни в какое сравнение с моими, но зато тянут за собой такой пласт непомерного дерьмища, что под ним запросто можно и целый город захоронить. По крайней мере, наше прошлое уже давным-давно под ним покоится и, скорее даже, успело разложиться до самого основания…
— Тогда почему ты позволил ему взять над тобою верх и дошел до такого? Или скажешь, что это были действия полностью контролирующего себя человека? И они все должны превращать нашу жизнь в реальный ад, поскольку по-другому ты просто не умеешь? Надо все довести до полного абсурда и покалечить судьбы сразу нескольким людям? Я уже молчу об этой несчастной девочке…
Ее голос снова будто бы срезался от пережавшего горло болезненного удушья, а глаза передернуло темно-сизой дымкой под более интенсивным слоем слез. Даже
— Что она тебе такого сделала, или что сделал твой сын, чтобы нужно было дойти до такого?.. Она же еще РЕБЕНОК. Господи… Как тебе вообще могло прийти ТАКОЕ в голову? Или после того, как ты избил едва не до смерти собственного сына, на другие жизни тебе уже и вовсе посрать? Ты скоро и детям начнешь резать глотки только потому, что они не ТАК на тебя посмотрели и не то тебе сказали?..
— Может хватит называть Кирилла моим сыном? А то это начинает уже откровенно нервировать…
— Может хватит уходить от темы и строить из себя неисповедимого господа бога? — она впервые позволила себе повысить голос, впервые перебив его и нисколько при этом не испугавшись превысившего у нее лимита смелости. — Как ты вообще дошел до такого? Тебе самому не тошно от себя? Или ты настолько прогнил буквально насквозь от этой своей абсолютной власти и вседозволенности, что уже банально перестал отличать черное от белого? Главное, чтобы все было только по-твоему. Чтобы все смотрели преданно в твой рот и внимали, затаив дыхание, каждому вылетаемому оттуда слову. Других раскладов ты не признаешь. И даже не допускаешь мысли, что что-то может пойти не так. Что твой сын может впервые в жизни влюбиться, еще и взаимно. Но ведь он влюбился, оказывается, не в ту и не так. За это нужно наказать обоих, прихватив по ходу еще парочку ни в чем перед тобой невиноватых жизней. Сколько еще должно погибнуть совершенно непричастных к твоей личной жизни душ, чтобы ты вдоволь насытил собственную прогнившую душонку? Ей богу, лучше бы ты убил меня, если бы это хоть как-то остановило весь этот кошмар и не довело нашего сына до койки в психушке. Да, дорогой. Можешь теперь возрадоваться и отпраздновать свой долгожданный триумф. Его перевели в психиатрическое отделение и теперь будут пичкать убойными транквилизаторами, чтобы вытащить из его нынешнего состояния оцепеневшего овоща. И да, дорогой. Еще бы максимум сутки, а то и меньше, и он бы присоединился к своей Джульетте на том свете от банального обезвоживания. Но что-то мне подсказывает, именно этого ты и добивался. Того, чего не дождался когда-то от меня.
— Тебе лучше вернуться домой и тоже принять что-нибудь из очень хорошего успокоительного.
В какой-то момент ему показалось, что Рита сейчас опять его ударит. Интересно, остановил бы он ее в этот раз, если бы она не взяла себя вовремя в руки?
— А с чего тебе вдруг беспокоиться о моих нервах? Ты только что чуть было не довел нашего ребенка до гробовой доски и…
— Я тебя уже просил не одну тысячу раз — не называть Кирилла НАШИМ СЫНОМ И РЕБЕНОМ, — и он тоже впервые за весь день так и не удержался, повысив голос и чуть было не сорвавшись до крика.
— Я называю вещи и людей своими именами, нравится это тебе или нет, — Рита в свою очередь не побоялась усилить диапазон собственного голоса еще на несколько децибел, чтобы перекрыть им прессующий баритон мужа. — И Кир всегда был твоим сыном. ВСЕГДА. Тебе даже сама природа тыкала этим в лицо вашим внешним сходством. Но тебе, видите ли, этого мало, нужно чтобы в нем все было только от тебя, включая один разнесчастный сперматозоид, который мог бы оплодотворить одну несчастную яйцеклетку. Ведь это бы все тогда изменило…
— Конечно, какая несущественная мелочь, подменить бесплодного братика на более плодовитого и всего-то разочек или два переспать со вторым. Это же на благо будущего семьи Стрельниковых, подставить свою дырку под член другого.
— МЫ НЕ СПАЛИ с Валерием. Никогда и ни разу. Даже если он об этом и мечтал, то НИКОГДА, ни при каких обстоятельствах этого не показывал.
— Да неужели? Так вы обменялись жидкостями воздушно-капельным путем? — у Глеба даже лицо разгладилось от столь неожиданного поворота в истории, которую давно было пора закопать на веки вечные, как горстку прогнившего до основания праха. Свой коронный смешок-выдох он тоже не смог сдержать, едва не хохотнув в голос. — Или еще лучше. Вам подсобил святой дух в виде небесного голубя…