Куплю свадебное платье
Шрифт:
Полетели куда-то карданный вал, сцепка и еще какая-то мудреная железка, которая держала дно этой уверенной в себе машины. И, несмотря на сентябрь, наша гастроль подошла к нелогичному концу: мы сидели по очереди то в сломанном автобусе, то на чемоданах в гостинице и проедали заработанные деньги.
Бесполезное время стояния… После праздника лилипуты стали без надобности, костюмы я отнесла в химчистку и принесла обратно, упаковала в кофры, делать было нечего, и мы гуляли с Софией, нашей примой, рассматривая и запоминая город, из которого рано или
Стояло золотое зауральское лето, совсем непохожее на осень, упоительно пахло арбузами, загоревшие и тихие горожане на улицах, совершенно чужая жизнь, и среди ближних к «Тихуане» улиц бродили лилипуты в ожидании отъезда…
Все приедается, и канкан в том числе. Через два дня я вдруг открыла, что просто жить вот в таком городе — совсем неплохое занятие. Я бы, пожалуй, осталась в этом светлом и большом Красноуральске, так думала я, пока мы ходили и гуляли; София вприпрыжку обгоняла меня, потом еле-еле плелась сзади, нам тут нравилось все — и место, и даже время, в котором мы жили.
Говорят, при прежнем губернаторе взрывы и перестрелки были обычным явлением. А с приходом во власть генерала Соболя за год установились такие порядок и тишина, что по ночам можно было, не боясь, выйти на улицу и через час вернуться целым и в манто, если, конечно, вы его накинули, отправляясь в киоск за сигаретами.
Прошла неделя, часть актеров разъехалась по домам. «Мерседес» с реквизитом охраняли два грузчика и изредка мы с Софией, и вот наш антрепренер Илья Иосифович наконец позвонил в «Тихуану» из Львова и радостно сообщил: через неделю, даже меньше, новый автобус должен припарковаться на улице Восьмого марта и вывезти остатки труппы на дорогу к Таллину.
Мы обрадовались, как дети, и в полдень пошли есть мороженое на местный вокзал. Через каждые двадцать минут длинные составы, тепловозы, маневровые «жучки», скорые и электрички стучали мимо — с запада на восток и с востока на запад…
Вокзальное кафе — голубые столики. Мы уселись с краю в диком садике, сером от пыли, в глубине его на лавочке под гипсовой фигурой мирно почивал местный бомж Мурадым-ага. Бывают страшные бомжи, а бывают безобидные — Мурадым-ага был приличный бомж.
София, которая в канкане прыгала и вопила заразительнее всех лилипуток, вместе взятых, первая вскочила и потянула меня к выходу.
— Ну, пойдем? — тягучим голосом спросила она, наблюдая, как из скорого Москва — Таганьск вывалилась толпа пассажиров и, обгоняя друг друга, помчалась к маршруткам.
— Подожди, сейчас пробегут, а то копытами нас затопчут, — чуть не подавилась я ложкой, укоризненно глянув на Софию. Прима лилишоу, несмотря на свои тридцать девять лет, выглядела как большая немецкая кукла — такие раньше продавали у нас в Сапожке, когда я была соплюшкой и все куклы в мире мне были нужны, необходимы и обязательны. Мне ее так и не купили — загорелую Урсулу в клетчатом фартуке и кружевных трусах.
— Ну и есть ты здорова! — София вздохнула и огляделась. Вокзал жил своей сумасшедшей жизнью,
Под мостом на длинной красноуральской платформе женщина повисла на мужчине, обнимая и прощаясь. Я забыла вытащить ложку изо рта — так ей позавидовала. «Надо же, — подумала, — любит его как…» Вот мне, к примеру, никого не хотелось поцеловать, еще чего!
«Сан-Бернадетто» — было написано на куртке у мужчины, которого обнимала женщина. Мужчина, каких вагон. Ничего особенного, и за что его любить?
Да я его за рукав трогать и то не стала бы. А она его любит… Завидно все-таки.
Наверное, он ей слова всякие говорит, целует в ушко, в шейку и все такое… В общем, полный набор лапши. Знаем мы таких. Но — она-то верит. А на вид — умная. Непонятно.
София ждала и вертелась на месте, как птичка, в ситцевой красной юбке, детских сандаликах и с ненакрашенным личиком в конопушках.
— Ты куда глядишь?.. Ой, как она его хочет, ой, я прямо побледнела, выплюнь ложку, пошли-пошли…
А на следующий день у меня заболел зуб. Даже не зуб, а десна.
Бушуев и Евстигнеев, два грузчика, которые остались с нами караулить реквизит, всю ночь ловили рыбу в местном водохранилище, а потом весь день жарили, а мы вечером ели, и кость и еще какой-то фрагмент плавника застряли у меня между резцом и коренным, и к утру десну раздуло так, что я стала похожа на одного умного пескаря из детской сказки со взрослым концом.
Как меня…
В чужом городе в воскресенье все поликлиники закрыты на пыльные замки, и только мухи летают по коридорам тех поликлиник. С утра как раз и было воскресенье, я кричала, глядя на себя в зеркало, от страха и боли. Кость из десны торчала под прямым углом, я ее потрогала, но вытащить не хватило духу.
София Николаевна Никулина и Бушуев с Евстигнеевым стояли позади меня и смотрели как живые — на безвременно уходящую вдаль.
Идти я никуда не могла, только хлопала левым глазом, а правый был зажмурен и частично заплыл.
Евстигнеев с Бушуевым похлопали меня по плечу и куда-то ушли, перешептываясь про спирт в бутылке где-то в загашнике, а София кинулась к телефону на предмет скорой медицинской помощи, на что получила отказ — талоны на бензин кончились, добирайтесь сами, окажем помощь на месте.
Мы переглянулись, я легла, полежала пять минут, потом кое-как поднялась, прижав подушку к щеке, и побрела к двери, натыкаясь на сумки и стулья.
София отобрала у меня подушку, и мы вместе, обнявшись, как две тяжелораненые, стали спускаться по деревянной лестнице вниз. Дежурная женщина по этажу проводила нас прозрачными, все понимающими очками.
— Артисты… — протяжно на весь этаж заключила она. — Как нажрутся, так и ходят на четырех ногах.
Мы добрели до угла, и Никулина С. Н., прислонив меня к стене дома, поглядела по сторонам, я ее едва видела.